В чём Кутанин безусловно прав, так это в том, что психическое заболевание может разрушить творческие способности:

«Кто видел картины Врубеля в расцвете его деятельности и в состоянии болезни, тот может подтвердить силу разрушительного влияния прогрессировавшего психоза на творчестве великого художника… Известно как Мопассан долго возился с своим последним романом… и так и не мог его окончить. Также осталась невыполненной его статья о Тургеневе, которую он так хотел разработать. Сходный упадок творческих способностей можно констатировать у Ницше с развитием его болезни… Умственная слабость последних лет жизни Глеба Успенского также нашла себе полное зеркальное отражение в его увядшей писательской деятельности».

Аналогичным образом действует и неумеренное употребление алкоголя, однако психиатр, сроду не державший в руках кисти, не написавший ни одного рассказа, настаивает на своём:

«Мы можем считать несомненным, что психическая альтерация будит творчество. Для доказательства этого теперь собрано немало примеров. Здесь можно указать на упомянутые уже произведения Э. По, Гофмана, а также Бодлера, Мопассана, В. Брюсова и других, пользовавшихся алкоголем и другими наркотическими ядами и затем отобразившими психотические картины отравления в своих стихах, рассказах и других произведениях. Также действуют и эндогенные отравления при эпилепсии, шизофрении, маниакально-депрессивном психозе. Состояния просветления перед эпилептическими припадками, так прекрасно описанные Достоевским, по-видимому, играли роль для создания отдельных мыслей и моментов в произведениях великого писателя. Riеsе думает, что живопись известного Ван Гога также обязана эпилептическим приступам его душевного расстройства».

Вот уж с чем никогда не соглашусь! Опять же на основе собственного опыта утверждаю, что занятие любимым творчеством, будь то живопись или работа над книгой позволяет избавиться от признаков депрессии и прочих маний, которые так и норовят разрушить мозг. Примером может служить случай с Джоном Нэшем, которому избавиться от параноидной шизофрении помогло возвращение к занятиям математикой. Тут главное не переусердствовать.

По неизвестной мне причине особое внимание Кутанина привлекло творчество Чурлёниса, самобытного композитора и живописца.

«Мы полагаем, что и знаменитые, редкие по своей композиции, картины Чурлёниса созданы также силой психического заболевания… "Сказки" Чурлёниса – галлюцинации, прозрения по ту сторону реальных предметов, реальной природы. Они поражают не сказочным вымыслом, а своей иррациональностью. Не дегенеративно выдуманы, а вдохновенно иррациональны эти фантастические конусы гор с дымящимися алтарями, нелепые ряды всё выше и выше, в бессмертность пространства вздымающихся пирамид, это белое полукружие райской лестницы, уходящей невидимо для нас в небо. Это нагромождение, противоречащее всем законам тяжести, кошмарных зданий, над которыми вещий горит закат… Картины Чурлёниса не для трезвых, скептических душ. Надо сознать и полюбить его бред, надо позволить отдаться наваждению, переступить вместе с художником видимые грани и за ними почуять невидимое, словно отраженное в бесконечном ряде зеркал… Его сказка, „фантазия”, «буря», «рай», «кладбище» и «сонаты»,– всё это довольно рельефно отражало, как нам кажется, шизоидный, а позднее паранойяльный склад его психики».

Что же получается? Стоит человеку создать что-то необычное, такое, что не вписывается в общепринятые рамки, как тут же его провозглашают психом. Нет, и с этим согласиться не могу! На самом деле, художник, вынужденный добиваться успеха собственным трудом, без помощи влиятельного покровителя, рано или поздно обречён стать жертвой своего стремления добиться славы и тем самым обеспечить достойное существование семье. Тут важно вовремя остановиться, чтобы после долгих размышлений понять, что этот мир существует не для таких, как он, и, если хочешь выжить, нужно приспособиться. Коль скоро речь зашла о живописи, надо привлечь к себе внимание публики с помощью эпатажа, провокации.

Именно такой провокацией стали созданные Пабло Пикассо декорации и костюмы к постановке новаторского «сюрреалистического» балета «Парад» Русского балета Сергея Дягилева. В итоге Пикассо добился своего и после «театрального» успеха стал диктовать публике, что теперь модно в живописи, а что нет. С Чурлёнисом всё куда сложнее – то ли он не мог писать иначе, то ли таким образом хотел привлечь внимание к своим холстам. Какова бы ни была причина, он продолжал идти своим путём, надеясь, что публика оценит его творчество, работал по ночам, подорвал своё здоровье, а неудачи привели к длительной депрессии. Увы, признание пришло только после смерти. Как бы то ни было, тонкое душевное устройство художника не может стать основанием для врачебного диагноза.

Однако у врача свой образ мыслей, свои «декартовы координаты» и своё восприятие реальности. Не в силах разобраться в том, что составляет основу творчества, он всюду ищет проявления безумия. Вот и композитору Скрябину досталось:

«Теми же нотами, думаем мы, звучат и произведения Скрябина. Его грёзы, с одной стороны, и поэма экстаза, с другой – являются отражением сенситивно шизоидного склада, и последнее произведение, думается нам, служит симптомом некоторого психотического озарения, столь типичного при шизофренически-паранойяльных заболеваниях. Скрябин жил известного рода сверхценной идеей "Вселенской мистерии". Это была бесконечно иррациональная мысль, лежавшая в плане мистических ощущений композитора, – мечта, которая могла казаться фантазией психически больного художника. Она заняла слишком центральное место в жизни Скрябина, в его творческом пути, в его художественных дерзаниях. Его творчество, подарившее миру ряд бесконечных красок, сильно зависело от его "безумия ", которое его биограф ставит в кавычки. Мы думаем, что здесь было состояние близкое, если не совпадавшее с истинным бредом параноика».

Правда, озвучив свой суровый приговор, Кутанин тут же замечает:

«Внешним образом Скрябин был безусловно нормален, был здоровым, живым человеком, но чувствовалось, что его принятие мира уже по существу глубоко иррационально».

Выходит, дело не в здоровье, а в том, что художник воспринимает мир не так, как остальные люди. Да если бы все воспринимали мир одинаково, спасение от этого убожества было бы одно – бежать куда глаза глядят!

Попытки обнаружить связь между гениальностью и безумием продолжаются до сих пор – особым упорством в этом деле отличаются американские учёные. Гарвардский психолог Шелли Карсон даже ввела в научный оборот новый термин – «когнитивная расторможенность» (cognitive disinhibition). Якобы люди с такой особенностью психики не способны удалить из своего сознания накопившиеся там воспоминания о сиюминутных событиях, визуальные изображения, случайные мысли или образы. А в результате возникает спутанность в сознании, которая может привести как к бредовому состоянию, так и способствовать появлению гениальных идей.

Но позвольте, разве можно дать приказ своему сознанию, чтобы оно отфильтровало ненужные воспоминания и обрывки впечатлений? По-моему, это ещё никому не удавалось. Разве что помимо воли человека сработает некий защитный механизм очищения сознания от того, что скверно влияют на здоровье. На самом деле для того, чтобы избавиться от «ненужных» впечатлений,