покой вместе с другими родственниками, женщина вставала на колени, выпрямив спину, жгла благовония, расставляла сладости и рис и просила его, чтобы выслушал ее, как раньше, при жизни. Сын часто находил ее спящую, растянувшуюся в неловкой позе прямо на татами, с подушкой для сидения – дзабутоном – под головой.

– Да, я неряха, но твой отец меня и такую любил, болтушку и неряху! – весело сказала женщина, когда Такэси напомнил ей об этом.

Этот смех заглушил легкую грусть, которая подступала всякий раз, когда она чувствовала себя слишком старой или слишком глупой, чтобы изменить что-то к лучшему.

– А по поводу того, чтобы отвезти Хану в «Белл-Гардиа», я посоветуюсь с подругой, – сказал Такэси, вернувшись к исходной теме, чтобы закончить разговор и пожелать ей доброй ночи, – может, действительно стоит попробовать.

– С той женщиной, с которой вы ездите в Иватэ?

– Да, с ней. Юи знает об этом месте больше моего, хочу узнать ее мнение. Ладно, пора спать.

Он выключил лампу на вытяжке, которая освещала последний уголок кухни, и тени разбежались прочь.

34

Десять самых ярких воспоминаний Такэси об отце

День, когда они впервые поднялись вместе на Токийскую телебашню и он увидел, в каком огромном городе они живут.

Как отец любил откручивать и закручивать пробки бутылок за столом.

Привычка постукивать пальцами по разным предметам.

Его невнятное и запутанное объяснение, откуда берутся дети.

Его разговоры по телефону с младшей сестрой. Он говорил с ней увлеченно, тихо и был очень счастлив.

Модель «феррари», которую он привез ему в подарок из Италии.

Как он в первый раз увидел отца плачущим, когда его сестра умерла.

Как они вместе ездили на представление ракуго в Асакусу.

День, когда он обнаружил его неподвижного в кресле, газета лежала у его ног. Казалось, он заснул, но на самом деле у него был сердечный приступ.

Его умиротворенное лицо в гробу и цветы вокруг (в основном лилии) вперемешку с его любимыми сладостями (мандзю) и кроссвордами.

35

Такэси быстро понял, что его жена, Акико, в первую очередь старается научить дочь доверию.

Конечно, как все беспокойные мамы, она постоянно боялась, что с дочкой может что-то случиться. Что-то плохое, причем по вине человека. «Вещей я боюсь куда меньше», – говорила она. Ее беспокоила детская привычка Ханы привлекать к себе внимание прохожих, всех без исключения, даже стариков с обезображенными лицами. Но между страхом и доверием она всегда выбирала второе.

Единственная ссора, которую запомнил Такэси, состоялась у них с женой в тот день, когда Хана по дороге из кафе, куда они с Акико ходили завтракать, подбежала к бомжу показать свой рисунок. «Смотри, смотри!» – закричала она, и Акико, вместо того чтобы увести дочку подальше, усадила Хану рядом с бомжом на край бордюра рассказывать в подробностях, как они провели день.

– Хоть немного осторожности нужно и детям. И задача взрослых – научить их этой осторожности. Как можно этого не понимать? – возмущался Такэси в тот вечер, после того как убедился, что Хана заснула. – Дети не видят опасностей, они даже не понимают, что такое смерть. Хана видит дохлого жука и говорит, что жук спит. А если не держать ее за руку на железнодорожном переезде, она запросто может броситься с распростертыми объятиями навстречу поезду.

– Нет! – громко возразила Акико.

По ее мнению, страх перед жизнью, перед людьми мог сделать девочку слабее. И это их, родителей, задача – оберегать ее, пока она сама не поймет, что опасно, а что нет. Но сначала нужно научить ее радости.

– Нужно любить жизнь, Такэси, и учить ся доверять людям. И ни в коем случае нельзя прививать ребенку ненависть, если научиться ненависти – обратного пути не будет, – заключила она, сбавив тон.

Тут она бросилась мужу на шею и обняла его крепко-крепко, как учила делать Хану, когда малышка начинала сильно капризничать, сама не зная почему. В ту ночь они занимались любовью и думали, что, возможно, это лучший момент, чтобы подарить Хане братика. По иронии судьбы, три месяца спустя они отправились к врачу подтвердить беременность, но вместо нее обнаружили опухоль.

Детство заканчивается для всех. Ребенок рано или поздно умирает в каждом. «Так и Хана исчезнет однажды, – думал Такэси. – Надо торопиться, надо ее вернуть».

Отказ от карьеры ради материнства стал для Акико серьезным ударом: она обучалась вокалу с четырех лет, мечтала стать певицей, но беременность протекала с осложнениями, она пять месяцев провела в постели и совсем не могла петь. Никто не заставлял ее выбирать между дочерью и работой, Такэси предлагал подключить к воспитанию внучки бабушку, но это нисколько не облегчало выбор. Она была уверена, что его нужно сделать, хотя никто на этом не настаивал.

С тех пор как Хана родилась, они с Акико стали неразлучны. Мать всем своим видом показывала, что нуждается в дочери даже больше, чем она в ней. Карьера встала, Акико не решилась возобновить ее после слишком затянувшегося, как ей казалось, перерыва. Конечно, ей было тяжело, но бесконечная любовь к Хане перевешивала; Акико часто повторяла, что быть рядом с дочкой – главное ее увлечение.

Она могла попросить свекровь о помощи, та жила рядом и не работала. Но Акико с детства вдалбливали до тошноты, что «выбор определяет нашу жизнь», и ей хотелось узнать, к чему приведет ее выбор. Кроме того, она старалась во многом быть противоположностью своей многословной свекрови: ей не нравилось, как мать дергает Такэси за низ рубашки, как она поглаживает его по руке после ужина. Ее раздражало то, что бабушка то и дело поучает Хану, и то, как грубо она гладит ее по голове, портя замысловатые прически, которые мать делала девочке каждое утро перед зеркалом. Она ревновала к ней, настолько, что между женщинами установилось что-то вроде доброжелательного соперничества.

Свекровь восхищалась невесткой. Она не всегда понимала ее, например, не могла представить, как можно грустить целый день, а на следующий день казаться полностью довольной жизнью, не понимала, как в одном человеке в принципе могут уживаться такие противоречия. И все же оптимизм в жене ее сына преобладал, и уже одно это было изумительно.

Мать Такэси двадцать лет пыталась смыть следы бесконечных скандалов, на которые обрекала своего сына, особенно в первое время после смерти мужа – затянувшийся период полной растерянности, когда ей пришлось самой справляться в жизни со всем, к чему раньше она и пальцем не притрагивалась. Она оправдывала себя только тем, что и сама росла в тяжелой обстановке.

То, что ее сын получил высшее образование (да еще медицинское!), казалось ей настоящим чудом! Когда ее охватывал страх, что жизнь прошла впустую, она каждый раз повторяла себе: «Мой сын – доктор! Мой сын спасает жизни других