Но подругам и незнакомцам, с которыми она частенько заговаривала, она не показывала этого своего удивления. С ними она делала вид, что успех сына – естественная составляющая их стиля жизни, как и роскошная квартира в Нака-Мэгуро, всегда свежие цветы у входа, частный детский сад для внучки.

Она считала, что после всего, через что ей пришлось пройти, жизнь явно ей что-то задолжала. Как минимум милую невестку для нее и добрую жену для сына.

И вот, как Мэри Поппинс в доме Бэнксов, появилась Акико. Ей очень нравилось, как эта девушка с мелодичным голосом обращается с Такэси и малышкой. Нравилось, как уверенно она ведет дела по дому, не пропуская ни одной важной даты, ни одной не оплаченной квитанции. И то, как эта точность совмещалась в ней с особой легкостью, которая позволяет человеку не зацикливаться на неудачах.

Да, пожалуй, это было главное достоинство Акико: она позволяла жизни идти своим чередом. В отличие от нее невестка не видела трагедии в том, что что-то пошло не так, как хотелось. Правда, ела она многовато (особенно эти особые эклеры с банановым кремом – просто одержимость какая-то! Могла даже ни с кем не поделиться) и зачем-то то и дело целовала Такэси и дочку. И конечно, была слишком уж нежная, но это часто случается с женщинами, которые отказались от себя ради семьи. Зато она обладала действительно редкой радостью жизни и доверием к ней. Сколько мать Такэси ни старалась, у нее столько жизненной энергии не было никогда.

А потом Акико заболела – и все рухнуло, как будто почва под ногами обвалилась.

Через пару недель после похорон стало ясно, что девочка замолчала надолго, и мать Такэси испугала мысль, что это прямое следствие любви. Раз мы обречены терять то, что нам дорого, может, действительно проще с самого начала отказываться от любви совсем? Она задавала этот вопрос самой себе и не находила ответа. Поначалу ее утешала мысль, что у девочки осталась она, все еще молодая и здоровая бабушка.

Такэси особенно не пытался заставить девочку говорить: Хана представлялась ему такой хрупкой, ранимой, что он вечно боялся ее разбить. Да и сама она недалеко ушла: несколько месяцев она пыталась разговорить ее, а потом стала бояться этого бессловесного создания и того, что понятия не имеет, о чем девочка думает. Неужели это клеймо от потери обожаемой матери останется с Ханой навсегда?

Когда бабушка появлялась на пороге внучкиной комнаты, звала Хану прогуляться или вместе посмотреть телевизор, девочка только мотала головой и продолжала в одиночку вырезать квадратики из бумаги, складывать оригами, листать иллюстрированные книжки. А больше всего она любила смотреть в окно на проходящие поезда, следить, как они въезжают в город и как исчезают вдали.

Было ясно, что место матери Хана никому не уступит. Мать Такэси надеялась только на то, что Акико успела привить дочери свою необыкновенную жизнерадостность, не зависящую от того, что творится вокруг. А еще ее утешало то, как часто сын говорил о своей новой знакомой. Она почти ничего о ней не знала: только номер телефона и аватарку в мессенджере Line[11] – парящая в воздухе балерина в красном. Она не знала точно, есть ли что-то между ними, но ей хотелось думать, что этой женщине удастся починить их прекрасную, но поломанную семью.

В ежедневных молитвах перед бацуданом мать Такэси на всякий случай стала упоминать и имя Юи тоже.

36

Десять и еще одна вещь, которые Хана и Акико любили делать вместе

Считать предупреждающие звуковые сигналы «дзынь-дзынь-дзынь-дзынь» на железнодорожном переезде и сбиваться со счета, когда проезжает поезд.

Нажимать в лифте все кнопки с нечетными числами.

Говорить «бе-бе-бе-бе-бе» и показывать язык.

Смотреть на Токио с верхних этажей башни Мори, спрашивать друг друга по очереди «Где дом?» и в ответ тыкать пальцем наугад в разных направлениях.

Играть в поезд (Хана хваталась за ручку, которую Акико специально пришила к сумке, а Акико кричала: «Чу-чух! Поехали!»).

В сезон цветения сакуры гулять по Нака-Мэгуро, бегать вперед-назад вдоль реки до рассвета, пока туристы не вышли на улицу. В толпе туристов делать вид, будто разговаривают на придуманном языке.

Говорить: «Я объелась, как слон».

Сесть в поезд на линии Инокасира и доехать до Эйфукутё поесть пиццы.

Открыть рот во время дождя, ловить капли и говорить: «Как вкусно! Браво шеф-повару!»

Здороваться со всеми фигурками тануки, которые встречаются по пути у дверей ресторанов и жилых домов.

Заказывать в кафе три кусочка торта, все разные, делить каждый на пять частей и пятую часть разыгрывать в «камень – ножницы – бумага».

37

«Может быть, попробовать отвезти Хану в „Белл-Гардиа“? Как думаешь?» Такэси отправил сообщение в тот же вечер.

Ответ Юи сводился к тому, что она не знает. Единственное, что пришло ей в голову, – объяснить для начала девочке, как работает Телефон ветра, рассказать о дороге до «Белл-Гардиа», о саде, о том, что он чувствует, находясь там, – в общем, рассказать целую историю. И потом, если девочка заинтересуется, пригласить поехать с ними в следующее воскресенье. Но ни в коем случае не настаивать.

Такэси последовал ее совету. Следующим вечером, вместе со сказкой на ночь, он прочитал Хане книгу японской художницы-иллюстратора, посвященную горе Кудзира. Он сказал, что все в этой книге правда, что он разговаривает там с ее мамой, рассказывает, как дела у Ханы и у него самого, что там он чувствует, что она рядом, и уверен, что она его слышит. А дорога? Дорога долгая, придется ехать много часов, зато по пути невероятные пейзажи.

– А море, Хана, видела бы ты, во сколько цветов окрашено зимнее море!

В тот вечер Юи вспоминала одну пятницу пять лет назад. Ее дочке тогда не было еще и двух лет, они ехали в поезде, девочка кричала, Юи безрезультатно пыталась ее успокоить. Юи не помнила точно, кричала она от радости или капризничала: может, просила что-то, а Юи не давала (печенье? телефон?), а может, перевозбудилась от впечатлений, и это был крик восторга. Помнила только, что девочка визжала на весь вагон, так громко, что стены дрожали, и утихать не собиралась. Кто-то сзади не выдержал и крикнул: «Urusai! Заткнись! Заткнись ты уже!» Обернувшись, Юи увидела мужчину с увесистым животом и белой шевелюрой. Очки в тонкой длинной оправе. Глаза ни добрые, ни злые. Просто глаза. Еще перед тем, как обернуться, Юи на автомате выкрикнула: «Sumimasen!» Она привыкла извиняться. С детьми быстро учишься опускать взгляд и просить прощения. В конце концов, это всего лишь слова.

Что ее тогда действительно поразило и что вспомнилось ей сейчас, так это реакция на выпад того мужчины всех вокруг, включая малышку.