— Может быть, не стоит продолжать делать лютню?

— У меня нет выбора. — В словах отца послышалась такая обречённость, что у меня заледенело сердце.

— Давай бросим её и уедем.

— Куда? Моя судьба здесь, в Доллине.

— Но мама думала иначе, она ведь не сидела в своём городишке…

— В тебе её кровь, её сила, и ты найдёшь свою судьбу, Мир. Но прошу тебя, оставь меня с моей судьбой. Подумай сам, если бы я, как твоя мама, ушёл из родного дома и не дождался её, что бы со мной было?

— Ты бы нашёл другую судьбу.

— Да, но я-то не хочу другую.

Всю ночь я не мог уснуть и думал то над словами отца, то о Стелли. От усталости ломило всё тело, но сон так и не шёл, зато опять появился голос. Своими отчаянными мыслями я старался заглушить его, но ничего не получалось. В мою голову вновь проникали образы, один другого отвратительнее.

«Черви… белая кожа… золотая брошка… стыд».

«Чистая любовь… нищета… побег… деньги… предательство… камень».

Голос твердил и твердил, словно перечитывая строки из какой-то книги, будто в этих словах крылась некая тайна.

Утром я поднялся разбитый и несчастный. Даже не позавтракав, с тяжёлым сердцем направился к домику на Болотах. Наверное, разумнее было не ходить, выбросить всю эту историю из памяти и забыть Стелли, как я старательно забывал адресованные мне насмешки. Стелли как раз и была такой насмешкой, издёвкой, брошенной мне судьбой. Отец был прав: общаться с дочкой Хазера было попросту опасно. Если бы её отец узнал, с кем Стелли проводит дни, он бы убил меня, а может, и не только меня. Этот человек был, что бы там ни говорила его дочь, настоящим чудовищем. Уничтоженные жители Замка Тихой воды были только флажком на башне, построенной из камней его деяний. И каждый такой камень был взят с могильного холма. Так что мне было о чём подумать, когда я шёл к нашему домику на Болотах.

Я не ждал, что увижу там Стелли, и всё же надеялся на это. Моя надежда оказалась напрасной. Стелли не пришла. Я просидел целый день на пороге дома, играя на очередной лютне, взятой в мастерской отца, но безрезультатно. Я пришёл на следующий день и в день, следующий за ним, — девочки не было. Несмотря ни на что, я продолжал ходить туда, и постепенно боль и надежда в моей груди начали тускнеть. Возвращаясь на Болота, сидел у домика, играл на лютне, заглядывал в колодец, утешаясь нашими отражениями, которые больше не пугали меня. Я делал так каждый день, так часто, что это превратилось в привычку, а любая привычка — лучшее лекарство от сильных эмоций и чувств. Лекарство от боли.

СТЕЛЛИ ВЕРНУЛАСЬ на двадцать шестой день, когда я уже окончательно потерял надежду. Её появление я заметил не сразу. С каждым днём музыка захватывала меня всё больше. В музыке было утешение. Да-да, я почти смирился, но как одержимый день за днём приходил сюда, к домику на Болотах. Приходил, чтобы сидеть на крыльце, играть и ждать. Я утешился, потерял надежду, но не перестал ждать. И ещё я ни разу с тех пор не вошёл внутрь дома. Мне казалось, что если я сделаю это, то разрушу некое волшебство и больше никогда не увижу Стелли.

Сидя на крыльце и забываясь в музыке, я пытался положить на ноты слова, которые нашёптывал мне по ночам голос. Он с тех пор не только не исчез, но стал громче, отчётливее. Я слушал его, дрожа в постели, и думал, что картины, которые рисуют мне обрывки фраз, никогда не повторяются, хотя каждая из них несёт отчаяние и холод. Соединяя эти образы с музыкой, я словно отпускал их, навсегда освобождая от того мрака, в который они были погружены. Иногда, сидя на крыльце болотного домика, я начинал напевать: слова приходили сами, я лишь повторял их, забывая почти сразу, но потом они являлись вновь. В свои песни я вплетал рассказанные голосом истории и всякий раз, закончив балладу, чувствовал, что кому-то невидимому, тому, кто был героем моей песни, я принёс освобождение. В эти мгновения я переставал ощущать себя уродом и был почти всемогущ.

В день возвращения Стелли я как обычно играл на лютне, прервался перевести дыхание и увидел, что она стоит рядом. Это было так неожиданно и одновременно так естественно, что я растерялся.

Как она прошла по Болотам, я не знал. Может быть, девочка запомнила тропинку. Может быть, Болота сами пропустили её. А может быть, моя музыка привела её сюда. Или теперь Стелли могла ходить везде, где ей только вздумается, — и по суше, и по воде, и по Болотам. Я смотрел на неё и понимал, что передо мной совсем другая девочка. Той Стелли, что я знал, больше нет. Передо мной стояло существо, сотканное из лунного света и ветра, она точно не касалась земли и была настолько прекрасна, что у меня защемило сердце. И я отчётливо понял — как понимает пловец, затянутый в водоворот, что не сможет выбраться и утонет, — так понял я, что люблю Стелли. И буду любить всегда.

— Знаешь, Мир, — сказала мне эта незнакомая девочка, — теперь я понимаю, что такое страх.

Я открыл рот, чтобы что-то ответить, но она остановила меня своей улыбкой, холодной и призрачной, как души утопленниц.

— Я знаю, что такое страх, Мир, но не надо меня утешать или жалеть, потому что это… — Она старалась подобрать слова, — чувствовалось, как тяжело ей это даётся. — Страх словно делает меня живой, настоящей, понимаешь?

Я кивнул, потому что очень хорошо понимал её. И одновременно мне нечего было ей сказать.

— Ты стал играть гораздо лучше. — По её щеке скользнула слеза, и девочка смахнула её быстрым рваным жестом. — Ты растрогал меня.

— Было время потренироваться, — буркнул я, хотя мне хотелось отшвырнуть лютню, броситься к Стелли и обнять её. Я был ужасно рад её видеть, но боялся показать это. Я не знал, что она скажет. Я даже боялся пошевелиться, точно девочка была бабочкой и могла улететь при любом моём неосторожном движении.

А Стелли стояла и молчала, глядя в землю. И вдруг я понял, что она сейчас вот так же мучительно ждёт, какие слова сорвутся с моих губ.

— Может, в дом пойдём — кажется, будет гроза, — посмотрел я на совершенно безоблачное небо.

Я поднялся, и тут Стелли упала на колени и обняла меня.

— Эй, эй, я должен чем-то дышать, — прошептал я, хотя если бы она меня удушила в тот момент, я бы умер счастливым.

Девочка отпустила меня и вытерла слёзы:

— Мир, спасибо.

— За что?

— За то, что ты не возненавидел меня, за то, что остался моим другом. Ведь ты мой единственный друг.

— Я?! Единственный? — Сказать, что я был удивлён, это не сказать ничего. Стелли была красива и богата, разве у таких, как она, не бывает друзей?

— А ты думаешь, у дочери Хазера целая компания товарищей? Меня либо боятся, либо ненавидят, либо мечтают приобрести через общение со мной какую-то выгоду. Ты даже не представляешь, как может быть одиноко в роскошных покоях среди поддельных улыбок. Хорошо, что отец отправил меня на лето из Столицы в эти края. И как бы я не хотела, чтобы это лето кончалось.