— Так вот, отправившись на Белую поляну, я нашла тюрьму Хазера. Мир, это не башни и стены, это не подземелье. Это невероятно огромный монстр, чья пасть размером с ворота в Столицу. Вокруг него такой густой туман, что чудовище становится заметно, лишь когда упрёшься ему в пасть. Монстр увидел меня и спросил, что мне надо? Я ответила, что хочу войти. Монстр сказал, что войти может каждый, но выйти немногие.

«Но ты выйдешь», — пообещал он мне.

«Потому что я дочь Хазера?» — спросила я.

«По крови нет, но по духу да. Ведь из тьмы на свет выводит не то, что течёт в твоих венах, а то, что заставляет твою кровь течь».

И монстр распахнул передо мной пасть.

— И ты вошла? — Признаться, меня замутило только от одной мысли об этом.

— Мне нужны были ответы.

— Ты их получила?

— Да, Мир, сполна. Их дали мне узники, медленно перевариваемые монстром.

— И почему ты думаешь, что им можно верить?

— А какой им смысл лгать? К тому же их правда полностью совпадает с тем, что рассказал мне ты.

— Но я-то лишь пересказал тебе балладу какого-то бродяги.

— А теперь я стала её частью, Мир. Я была нужна Хазеру лишь затем, чтобы как можно ближе подобраться к трону. Ему нужна была королевская кровь. И он подойдёт к власти так близко, как и не мечтал. Мир, я должна сделать всё, чтобы Хазер её не получил, но откуда взять на это силы, мне неизвестно. Впрочем, так или иначе, я поклялась перед узниками, что стану королевой и изменю жизнь своих подданных к лучшему — больше не будет войн, насилия и никого не похоронят заживо.

— Мой отец советует не давать опрометчивых обещаний.

— Мир, я сдержу слово, чего бы мне это ни стоило.

— Если бы я мог помочь тебе.

— Ты и так мне помогаешь. Если бы не ты, я бы никогда не узнала о том, что Хазер не мой отец, я бы стала его марионеткой на троне, пустоголовой послушной куклой.

— Нет, Стелли, я не о том. Я бы хотел помочь тебе стать счастливой.

— Мир. — Дыхание Стелли коснулось моей щеки. — Мир.

Она достала кольцо и сжала его в своей руке, я сделал то же самое. И вдруг девочка обняла меня и поцеловала. Прикосновение её губ было столь неожиданным, столь ошеломляющим, что я замер, словно тоже познал секрет бессмертия и обернулся камнем.

— Всегда вместе. Только ты… — прошептала она, прервав поцелуй.

— Всегда вместе. Только ты… — отозвался я эхом, даже не понимая, что говорю.

Светлячки закружили вокруг нас. Зелёные огоньки вспыхивали в темноте леса и гасли, чтобы вновь загореться.

Я не сразу заметил, что Стелли нет рядом, я следил за танцем светлячков, растворяясь в чувстве, которого никогда раньше не испытывал, — оно называлось счастьем.

ЗАРЕВО ПОЖАРА Я УВИДЕЛ не сразу: город скрывался за лесом, кроме того, меня плотной стеной окружали мечты. Но они мгновенно разлетелись, как стая испуганных мотыльков, едва я вышел на опушку леса и увидел отблески пламени, вдруг чётко осознав, что это горит мой дом. Мы жили на самом краю города, потому добрался до пожарища я быстро. И замер. Вокруг копошились люди, таскали вёдра с водой, пытались погасить пламя. А я стоял и ничего не делал. Да, от меня было бы мало толку, но причина была не в физическом уродстве. Я осознавал чётко и неотвратимо, что всё бесполезно. Наш старый, но крепкий дом был полностью охвачен огнём, который протягивал к небу чёрную лапу дыма. Едкий запах гари лез мне в нос и рот, словно заполняя меня изнутри, насквозь пропитывая горечью.

— Мир. — Рядом со мной остановился Сигн; несмотря на близость пламени, его била сильная дрожь. — Слава богам, я уж думал, ты сгорел.

— Отец, — прошептал я, с трудом проталкивая слова через горло, — где отец?

Вместо ответа крепкая рука легла мне на плечо. И я всё понял. Я смотрел на пламя, такое яркое в ночи, и в голове не было ни одной мысли. А потом закричал. В ответ на мой крик с неба хлынула вода. Дождь лил так же отчаянно, как билось моё сердце. Люди замерли, глядя на это, их помощь была уже не нужна, они подставляли лица под упругие струи, и те смывали грязь, копоть и слёзы.

Огонь потух. Я бросился на пожарище, ко мне присоединились несколько мужчин: они растаскивали дымящиеся брёвна, которые были когда-то моим домом, отбрасывали в сторону изувеченную мебель, какие-то тряпки. И тут я увидел отца. Он лежал вниз лицом, обнимая незнакомую мне лютню. Я рухнул рядом с ним на колени, перевернул, и сердце моё замерло от счастья — отец был жив. Он открыл глаза и улыбнулся мне:

— Боги смилостивились, я всё же успею рассказать тебе историю своей жизни.

Отца и лютню перенесли в дом Сигна. Больше на пожарище ничего не уцелело, но в тот момент меня это не волновало.

Отец был очень слаб: он наглотался дыма и получил серьёзные ожоги. Осмотревший его лекарь только покачал головой и посоветовал мне не терять ни минуты. Лекарь и Сигн вышли из комнаты, и мы с отцом остались вдвоём.

— Как это случилось? — спросил я.

— Не знаю. — Отец пожал плечами. — Искра из камина, упавшая свеча… Это неважно, Мир. Главное, я успел закончить лютню. Видишь, не зря торопился. Наверное, никто ещё не создавал инструмент в столь короткий срок, но мне помогала Дэмон, — шепнул отец мне на ухо. — Теперь ты не останешься без куска хлеба. Помнишь, я говорил, что всё надо делать сразу? Никогда не знаешь, когда пробьёт твой час.

— Отец…

— Ты правильно понял — я умираю, но мне не страшно, Мир. Я сделал всё, что был должен. Осталось только одно…

— Нет. — Я не мог поверить в услышанное, этого просто не могло быть — не могло, и всё тут.

— Но это так. Мы все думаем, что жизнь бесконечна, что мы и все, кто рядом, будем всегда. А потом вдруг раз — и у тебя совсем немного времени, словно воды плеснули в ладошки. И чем больше ты сжимаешь ладони, тем меньше в них остаётся. Но это всё красивые слова, а я должен рассказать тебе кое-что не такое красивое, но очень важное. — Он перевёл дыхание и выдохнул: — Ты не мой сын.

Мне показалось, что дом покачнулся. И вдруг всё сделалось чётче, предметы стали как бы объёмнее, звуки отчётливей, запахи резче.

— Да, я не твой отец по крови, но я вырастил тебя и любил, как своего сына. Потому что любил твою мать.

Я схватил его за руку:

— Нет, это не может быть правдой.

— Но это правда, Мир.

— Зачем ты говоришь это мне? Зачем говоришь мне это теперь, когда… — Я осёкся.

— Когда умираю? Я мог бы уйти, так и не рассказав, и ты бы никогда не узнал правды, потому что она была известна только твоей матери и мне.