другом. Я уже хотел согласиться с ней, но увидел страшный сон, в котором Эмма и младенец горели в пожаре. Помню, в каком ужасе проснулся и долго не мог заснуть.

Увы, кошмары стали такими частыми, что я бросил живопись. И сны прекратились. Я сказал Саре, что мне надо изменить жизнь. Хотя бы на какое-то время. Нашел работу в магазине канцелярских товаров и материалов для живописи. Там я проработал много лет, пока «испанка» не свалила меня. Конечно, настал день, когда Эмма узнала о Саре. Разразился страшный скандал. Но ничего изменить она уже не могла. Мы просто отдалились друг от друга. Нас связывала только Виола.

Итак, у меня двое детей от разных женщин. Оба талантливы. Виола поет, Вилли рисует. Я виноват перед сыном, что не воспитывал его. Сейчас жалею, что так и не смог уйти от Эммы С Сарой мы иногда встречались. Я по мере сил помогал ей и сыну. Она по-прежнему для меня самая желанная женщина.

Глава 21

Я закрыл тетрадь и понял, как похоже складываются наши с отцом жизни. Меня в дрожь бросило от совпадений. Правда, из жутких неудач у меня только Сумрак. Слава Богу, что я не угробил никого из людей, а ведь хотел написать портрет мамы. Интересно, каким получился бы Такер? Чудовищем, которое убивает других или несчастным существом, которое убиваю я? Хорошо, что не успел его написать. Повезло.

Я настроился на свой самый главный портрет. Сомнения ушли, осталось лишь нетерпение. Пора! Я взял кисть. Дыхание участилось. Кончики пальцев кололи десятки тонких иголок. Я закрыл глаза и прислушался. Пора-пора. Сейчас-сейчас! Главное – услышать мелодию. Но о ней лучше не думать, не ждать её. Просто писать. Лёгкими мазками обозначил стол. За ним сижу я в кандалах с разорванной цепью. Досконально изучил их за время заточения: исцарапанный, местами ржавый, металл, похожий на зубы крокодила. Сравнение с крокодилом увлекло меня, и я рисовал машинально, не думая о портрете.

И тут зазвучала знакомая мелодия. Она становилась с каждым мгновением всё отчётливее и громче. Казалось, что не я рисую, а музыка водит моей рукой, словно ноты за нотой превращаются в мазки. Чувства мои обострились. Я видел как никогда – мельчайшие нюансы цветовых переходов. Cлышал гитару, фортепиано, флейту и фагот. Пахло осенним дождём. Пол, казалось, покрылся мокрыми опавшими листьями. Шум дождя усиливался. Он лился на меня, унося в теплом потоке. Капля щекотно скользнула по лицу и зависла на кончике носа Я смахнул её. Цепи с грохотом упали на пол – стало легче двигать ногами. Свобода близка! Господи, ты услышал мои молитвы!

Мелодия стихала, но не умолкала. Значит, портрет ещё не закончен. Я рисовал, полностью отдавшись музыке не думая о построении лица, о передаче света и тени. Мелодия вела за собой и командовала. Сколько я ещё писал – не знаю. Как обычно, закончив картину, я свалился без сил и заснул.

Сон вернул мне силы. Я встал с матраса. Кандалы с разорванной неведомой силой цепью, лежали под столом. Свободен! Я подбежал к портрету и замер. С холста смотрел вовсе не я.

На темном фоне ярко выделялся молодой светловолосый незнакомец в моей одежде.– Не старше двадцати. Я рассмотрел прядь своих волос. Привык, что они жирные и невзрачные. Но теперь… светло-пшеничные и чистые. Мелькнула мысль, что волосы теперь моя гордость. Я убрал прядь за ухо и продолжил рассматривать незнакомца. Кожа чистая – никаких угрей. Я рассматривал того, кого нарисовал. Ироничная улыбка на губах и задорные голубые глаза делали лицо особенным, привлекали взгляд. Незнакомец словно говорил: "Привет, Вилли! Теперь ты такой. Привыкай. Скажи прощай серому "крысенышу". Так ты себя раньше называл?".

Я ощупал своё лицо. Несомненно, черты изменились. Но я же думал только о побеге, когда писал. Разве я мечтал измениться? Неведомая сила, зная тайные желания, заставила меня изменить самого себя. Я будто заново родился и могу начать новую жизнь. Аккуратно снял холст с подрамника, свернул его, начал собирать краски и кисти, но вдруг застыл. В голове пульсировала мысль: “Ничего из этого мне не нужно. Я никогда больше не буду рисовать”.

Глава 22

Но так просто я не мог отказаться от любимого дела. В глубине души я затаил надежду вернуться к живописи в будущем и на всякий случай положил в мешок чистый холст, несколько кистей и краски.

– Пит! Открывай! – постучал я в дверь.

Пит открыл дверь и опешил:

– К-кто вы? Г-где Вилли?

– Успокойся, это я и есть. Смотри – моя одежда. И голос мой. Ну, узнал?

– Д-да, г-голос ваш, – не мог успокоиться и заикался Пит.

– Где Энни?

– Мы д-долго ждали, устали и п-проголодались. Она пошла з-за едой. Сейчас п-придет.

Я заметил фигурку Энни у соседнего дома. Легкая, в бордовом пальто, она увидела меня и замедлила шаг.

– Где Вилли? – повторила она вопрос Пита. Губы её задрожали, бледное лицо покрылось красными пятнами, глаза наполнились слезами.

– Это я, Энни. Ты привыкнешь, – тараторил я, подбирая слова, чтобы её успокоить. – Так получилось. Не знаю как. Я просто писал портрет под свою мелодию. Но оков больше нет, посмотри! Мы можем бежать!

– Вилли – мой жених! Я никуда без него не побегу!

– Я и есть Вилли. Успокойся, ты привыкнешь ко мне. Я изменился только внешне, уверяю тебя. Бежим! Отец приютит нас, – взял Энни за руку, но она вскрикнула и вырвала её, будто дотронулась до огня, и отвернулась. Прошло еще несколько минут уговоров. Энни сдалась. Протянула мне еду, которую принесла. Я постарался поймать её взгляд. Напугана. Но все-таки она посмотрела прямо в глаза, и стало понятно, что Энни немного приходит в себя или начинает мириться с неизбежным. Стараясь не потерять момент, я схватил её руку, прижал к губам и прошептал:

– Энни, послушай, – в любую секунду может появиться Такер. Надо спасаться. Тут не только мы с тобой. Подумай про Пита.

Я видел, как изменился взгляд Энни. Она больше не боялась. Возможно, узнала меня. Я взял её за руки, и она не отняла их. Напротив, она сжала мои ладони, а в её глазах появилась надежда.

– Бежим, любимая? – Я слегка потянул Энни к себе.

– Да! – с готовностью выдохнула Энни, и мы побежали на соседнюю улицу искать кэбмена.

Глава 23

Я свободен, красив, но несчастен. Моя новая внешность отдалила от меня Энни и Пита. Они общаются со мной как с чужим. Мы поселились в доме отца. Он рассчитал прислугу, и теперь Энни