Санкт-Петербург. Дом Виктории.

– Хорошо. С дедом мы разобрались. Давай поговорим о тебе.

– А что обо мне говорить? Обычная питерская девушка.

И все-таки Вика оказалась не совсем обычной.

Наталье удалось вытянуть из нее подробный рассказ о том, как в автокатастрофе погибли родители, когда Вика была еще совсем маленькой. Осталась с дедом. В этой квартире. Он тогда уже не служил, был в отставке, но все равно работал. Шефом секьюрити в одной нефтяной фирме…

Дотоле молчавший Корнев уважительно крякнул.

– У него, знаете ли, опыт большой был, его взяли даже несмотря на то, что бывший чекист, – со скрытой гордостью продолжила Вика. – Сначала все ругался, говорил, уезжать отсюда надо, но денег не было – он коллекцию продавать не хотел. А потом сказал – нет, никуда мы не поедем, теперь здесь жить можно не хуже, чем там. Он ведь патриотом был.

Вообще, дед был замечательным, хотя и с причудами. Викиных друзей в квартиру приводить запрещал, домой требовал являться не позднее десяти вечера, это летом, а зимой – и вовсе в семь, сразу после занятий в университете. По воскресеньям обязательно водил утром – в музей, вечером – в театр или на концерт, разумеется, на классику. И читать лишь классику разрешал. По словам Вики, только после его смерти она в первый раз решилась принести в дом фантастику, до этого читала тайно, только в библиотеке. Зато дед много рассказывал про свои картины. А когда заболел, уже перед самой смертью, показал эти рисунки.

– И вот сейчас живу здесь одна, учусь в Герцовнике[18]на филолога, Хочу стать литературоведом. По русскому авангарду. Мне он как-то ближе и понятнее, что ли…

– А чем тебе близок авангард? Как ты понимаешь искусство? – решила поспрашивать Вику Наталья.

Вика уверенно и утвердительно выдала:

– Пушкин еще в 1830 году по поводу Альфреда Мюссе писал: «Поэзия – вымысел и ничего с прозаической истиной жизни общего не имеет». И древние говорили: «Там, где начинается иллюзия, – кончается искусство». Искусство – не констатация видимого. Фотография прекрасно справляется с этим. Задача художника – вытащить на холст чувственное, короче, это квинтэссенция видимого и чувствуемого. Вот, к примеру, Ван Гог из куска жизни творит легенду…

– В таком случае ты наверняка знаешь, какой живописный портрет Ахматовой считается лучшим? – перебила ее Наташа.

Но Вика молчала. Она не знала.

– Портрет работы Натана Альтмана. Тысяча девятьсот пятнадцатого года, – сообщила Наталья. – Искусствоведы полагают, что Альтман наиболее глубоко раскрыл духовный облик Ахматовой, и сама она отмечала: «Музы наши дружны». А вообще, ты мыслящая девушка, из тебя получится хороший специалист!

– Спасибо, – скромно ответила Вика и снова вернулась к началу разговора: – У дедушки ведь почти все собрание того времени. Хотите посмотреть?

Еще бы! У Натальи загорелись глаза.

Они прошли в большую просторную комнату. В ней не было почти ничего – несколько невысоких книжных шкафов, три кресла вокруг низкого столика, а на стенах – картины… Десятки картин. Корнев, похоже, не очень заинтересовался коллекцией. Мельком скользнул взглядом по стенам и равнодушно уселся в кресло и прикрыл глаза.

Наталья медленно пошла вдоль стен, изучая никогда не виденные полотна. Тишину нарушало лишь мерное жужжание кондиционера. Как объяснила Вика, дед не пожалел средств на установку в квартире самой современной системы «Умный дом». В основном, она предназначалась для того, чтобы поддерживать оптимальный климатический режим для картин, а заодно – хотя и назвал это новомодным излишеством – обеспечить максимальный жизненный комфорт, который очень ценил.

Что ж, картины этого вполне заслуживали.

Вот это, похоже, Бродский[19], но без подписи. Чупятов и Голубятников[20], Чашник[21], Порет[22]. Не самые-самые, конечно, но почти великие, по крайней мере ученики великих.

Потрясающее впечатление.

Фогель был прав, собрание было небогатым – на аукционе и при удаче не больше двухсот тысяч долларов за все, – но продуманным. Широкая, практически всеохватная панорама советского искусства тридцатых годов. Многие музеи позавидовали бы, были бы счастливы иметь хотя бы половину этих сокровищ, не говоря о частных коллекционерах. – Твой дед никогда эту коллекцию не выставлял? – поинтересовалась Наталья, разглядывая небольшую композицию Адливанкина[23].

– Да что вы! Он даже не показывал никому. Про нее вообще мало кто знал. Только те, наверно, через кого он картины покупал. А это на моей памяти всего-то раза два было. Вот, Алекс, например…

Последних слов Наташа не услышала, точнее – не обратила на них внимания, потому что ее взгляд натолкнулся на нечто удивительное.

Ого! А это уже высший пилотаж. Родченко![24]

– А вот еще и Серафим Павловский[25]– интересный мастер, многогранный, интеллигентный. – Она подошла ближе. – Его стиль всегда узнаваем. Видишь эту почти воздушную прозрачность?.. Да, достойная коллекция, ничего не скажешь.

В большой комнате не было почти ничего – несколько невысоких книжных шкафов, три кресла вокруг низкого столика, а на стенах – картины… Десятки картин. Наталья медленно пошла вдоль стен, изучая никогда не виденные полотна…