– Может, жена в магазин ушла или к родственникам перебралась? – тихо прошептал за спиной дворник.

Он знал, что жена уже арестована и находится в том же здании на Литейном, что и муж, поэтому, не обращая внимания на дворника, оглянулся на двух сопровождавших товарищей, отошел в угол лестничной площадки и приказал:

– Вышибай!

Двое в кожаных плащах слегка поиграли широкими плечами, немного отступили назад и разом ударили в обитую темно-коричневым дерматином дверь. Она жалобно затрещала. Не боялся бывший учитель, что за ним придут, как за обычным врагом народа, не поменял хлипкий старый замок, а зря…

Через пять минут он вошел в темную, пропитавшуюся извечной ленинградской сыростью прихожую.

Да, работы предстоит немало, определил он, окинув взглядом длинный полупустой коридор. Прошелся по квартире. Распахнул двери комнат.

А мебели-то сколько! Одних шкафов четыре штуки.

– Тебе, – обернулся он к ближайшему помощнику, – спальня. Тебе, – он посмотрел на второго, – гостиная. Я – в кабинет.

Он осмотрелся, вспомнил все, чему научил его за год владелец кабинета, и принялся за обыск. Начал с большого письменного стола, обитого зеленым сукном, методично проверил все ящики. Перешел к старинному бюро.

Бюро красного дерева было почти в его рост, а ящиков и ящичков в нем было не меньше пяти десятков. Он присел на корточки и начал последовательно один за другим изучать ящики и их содержимое. Нижние ящики содержали все что угодно, только не то, что обычно хранится в бюро. Он обнаружил несколько дюжин поношенных носков, нижнее белье, полотенца и даже несколько коробок кускового сахара неопределенного возраста. Чем выше он продвигался, тем интереснее становились находки. Несколько сплющенных пуль в отдельных пакетиках с датами, альбом фотографий, где еще молодой учитель стоит по правую руку Дзержинского. Наткнулся на часы с надписью «Другу от Лациса».

А дальше шли потрепанные литературные журналы прошлого века. Такое впечатление, что оборотень хранил этот хлам в память о своем буржуазном прошлом.

Пора заканчивать. Ничего тут нет. Можно писать отчет и сдавать его в архив.

Так, а это что такое?

В одном из ящиков лежал завернутый в пожелтевшую газету сверток.

Он никогда не видел Ахматову и не читал ее стихов, он вообще не знал, жива ли она, и если жива, то живет ли в Советской России или в эмиграции. Но совсем недавно, как поощрение за «безупречную» работу в органах он был послан «сопровождающим» с делегацией работников искусств в Париж на открытие Всемирной выставки. «Рабочий и Колхозница» Мухиной как символ Советского государства были, конечно, хороши, но самое большое впечатление на него произвели картины и рисунки Модильяни в музее современного искусства, куда по долгу службы привела работа чекиста. И этот художник оставил в его душе неизгладимый след.

Он не знал, что за женщина изображена на рисунках, да и не интересовался этим. Он видел руку мастера, точность и четкость линий, эффектность композиции, уравновешенность и соразмерность. Этого не перепутаешь ни с чем.

Сколько их здесь? Раз, два…

Пятнадцать.

Пятнадцать шедевров великого мастера!

Сзади послышались шаги.

– В спальне закончил.

Не оборачиваясь, он приказал:

– Проверь кухню. И второго туда прихвати.

Он дождался, пока шаги стихнут. Перевел дыхание.

Зачем? Что им делать на Литейном, в «Большом доме»? Потеряются в ворохе бумаг, будут уничтожены.

Их нужно в музей!

А как туда передать? Если сказать правду – ох, об этом лучше не думать… Нет, не сейчас. Потом.

Он осторожно скатал рисунки в рулон и сунул в глубокий внутренний карман черного кожаного плаща.

Когда-нибудь их увидят миллионы советских граждан, а пока пусть хранятся у него. Он будет иногда смотреть на них, вздыхая и сожалея о том, что выбрал неправильный жизненный путь, а может быть, не сожалея…

* * *

– Неужели вы всерьез хотите сказать, – удивилась Наталья, – что к этим рисункам причастны сталинские репрессии?

– Да, Наташа, я говорю это совершенно серьезно. Любой палач из ГПУ мог легко присвоить себе все, что понравится, во время обыска. И не думайте, что там были только тупые упыри, не способные отличить детский рисунок от шедевра. Вспомните хотя бы друзей Лили Брик – Агранова[15]и Блюмкина[16]. Они считались культурными людьми, были близко знакомы с известными писателями и деятелями искусства. И поверьте, таких было немало. Быть подлецом и в то же время образованным человеком не так уж сложно.

– Вы говорите так уверенно, потому что знаете, о ком говорите?

Фогель ответил уклончиво:

– Скажем так: мне известны люди – хотя их немного, – которые составили коллекции подобным образом.

– Например? – настаивала она.

– Есть два человека, о которых могу сказать наверняка. Один занимается легальным бизнесом, другой – нелегальным. Первый – владелец небольшой галереи, он специализируется на французской живописи начала прошлого века, в основу его бизнеса легла коллекция отца – крупной шишки из органов. Есть еще некий Дато, бывший майор КГБ. Он дилер, снабжающий своим товаром тех, кто может за него заплатить, не спрашивая о происхождении. У него не бывает случайных покупателей, только свои, проверенные. – Фогель записал фамилии и адреса на клочке бумаги.

Наталья небрежно сунула записку в сумочку и пристально посмотрела на коллекционера:

– А еще кто-нибудь есть?

– Живых я больше никого не знаю, – после некоторого раздумья ответил он.

– Вы имеете в виду, что был кто-то еще? Вполне конкретный человек?

Моисей Соломонович неохотно ответил: