«Все. Постоянно».) Но есть и много других критических замечаний. Одно из них, которое нравится лично мне, принадлежит немецкому ворчуну XIX в. Фридриху Ницше, считавшему Канта чрезмерным моралистом, почти как школьная училка:

Один моралист хотел бы испытать на человечестве мощь и творческие причуды; какой-нибудь другой, быть может, именно Кант, дает понять своей моралью следующее: «Во мне достойно уважения то, что я могу повиноваться, — и у вас должно быть не иначе, чем у меня!»[120]

Или, если перефразировать: «Тьфу. Спустись на землю, Кант»[121].

Но есть и вторая формулировка категорического императива, иногда в переводе называемая практическим императивом. Это добавляет к философии Канта правило, которому не так сложно следовать:

Действуйте так, чтобы относиться к человечеству — в своем лице или в лице другого — как к цели, а не только как к средству[122].

Другими словами: не используйте людей, чтобы добиться своего. Именно так происходит, когда мы обманываем друга: мы делаем это, чтобы избежать трудного разговора или чтобы не выглядеть дураком. Мы делаем это не ради друга, он лишь средство достижения цели. Эта формулировка категорического императива ретроактивно объясняет, почему нас так тошнило от ситуации с бедным Стивом, инженером ESPN. Если бы мы допустили, чтобы его ударило током, а мы бы посмотрели чемпионат мира, то мы бы (буквально) использовали его как объект, который берет на себя боль, чтобы мы могли испытывать удовольствие. Какой бы заумной и занудной кантовская теория ни была, во второй формулировке, я считаю, есть что-то сладко-гуманистическое. Кант относится к людям с величайшим уважением и отвергает любые действия, которые унижают их или превращают в инструменты, используемые для достижения цели. Уверен, вы бы не хотели, чтобы Кант был вашим отцом и утешал вас после провала вашей команды в бейсбольном матче, но такая итерация категорического императива означает, что за всем этим чистым разумом бьется сердце.

Найти правильную максиму: почти невозможно!

Теперь посмотрим на «Проблему вагонетки» глазами Канта. Он явно отвергает грубый утилитаристский расчет, основанный на результатах: убейте 1, потому что 1 < 5. Поскольку результаты действия не имеют значения, слова «Мы спасли четверых!» как мячик отскакивают от стены внушительной немецкой крепости деонтологической теории. Кант задает лишь один вопрос: если рассматривать наши варианты, какую максиму можно сформулировать, чтобы ее можно было считать универсальной, и какое действие будет соответствовать долгу следовать ей? Возможно, она гласила бы: «Мы всегда должны стараться сохранить жизнь нашим собратьям», и ее можно было бы понять более универсально: мир, в котором все следуют этому правилу, кажется неплохим местом. Так, значит, стоит дернуть рычаг? Мы спасли бы жизни… но при этом стали бы причиной смерти другого работника, а это нарушает принцип… так что, погодите, может быть, нужно придумать другую максиму, которая гласит: «Мы не должны намеренно стать причиной смерти невинного человека»[123], [124] (опять же, ее легко сделать более универсальной), и поскольку само наше действие — потянуть рычаг — приводит к смерти, может, не стоит этого делать? Если бы мы ничего не сделали, мы бы не были причиной гибели пяти человек. Причина — отказавшие тормоза вагонетки, так ведь? Хотя, возможно, в ту секунду, когда тормоза отказали, «случилось что-то, что стало причиной чего-то еще» — в центре внимания уже не тормоза, а мы, поскольку только мы можем повлиять на вагонетку. Это означает, что, «ничего не делая», на самом деле мы убиваем пятерых. Но погодите: дернув за рычаг, мы совершенно точно убьем другого парня, который не умер бы, если бы мы не дернули за рычаг. Это нормально?!

Видите, как это трудно? Кант обещает четкие ответы на этические вопросы, но когда вы применяете его рассуждения к проблеме вагонетки, то оказывается, что у вас проблемы. (У нас всегда проблемы с Кантом. Он стоит прямо за нами, щелкает языком, сетуя на то, как мы всё профукали.) Опять же, в большинстве ситуаций не так… много смертей, как в «Проблеме вагонетки». Они более обыденные: например, можно ли солгать другу, что нам нравится его уродливая рубашка? Так проще следовать правильной теории Канта. Но проблема вагонетки раскрывает многое из того, что нам кажется непонятным в деонтологической теории: нужно время, чтобы сформулировать максиму, и действия из чувства долга следовать ей иногда кажутся неправильными. Тогда нам приходится начинать все сначала и придумывать новую максиму. Строгий утилитарист сразу скажет: «Пять — больше, чем один!» — и дернет за рычаг. Последователи теории Канта должны применять принцип чистого разума, выработать универсальное правило и действовать только из чувства долга следовать этому правилу. И тут им придется делать это, сидя в вагонетке, мчащейся по рельсам, потому что у нее отказали тормоза, внутри визжат пассажиры и испуганные старушки, а на кону стоят жизни шести рабочих, не осознающих надвигающуюся гибель. Как они собираются провернуть это в реальном времени?! Мы размышляли об этом на протяжении не одного десятка страниц и всё еще не нашли четкий ответ, что делать.

Но давайте на секунду оставим практичность. Должен быть какой-то способ придумать максиму, которой мы сможем следовать, чтобы а) она была универсальна и б) она помогла бы нам спасти пять жизней (что, как нам подсказывало наше чутье, считалось бы наилучшим результатом). Помните, что главное здесь — наше намерение. Нам просто нужна максима, которая означает, что мы намерены спасти пятерых человек, которых раздавит в лепешку, если мы ничего не сделаем. Если бы мы раздавили одного парня, это бы меньше давило на нашу совесть, ведь мы не собирались его сбивать. Итак, вернемся к максиме «Мы должны щадить невинных, когда это возможно», но немного изменим ее: «Мы должны щадить как можно больше невинных, когда это возможно». (И это, видимо, возвращает нас к утилитаристской математике. Сделайте тут закладку, вернемся через секунду.) Поскольку пять невинных вот-вот умрут, мы приходим к выводу, что действие, которое поможет нам выполнить долг и следовать максиме, — «Дерни за рычаг». Мы уверены, что дернули бы, если бы на втором пути никого не было, поэтому, если результатом нашей приверженности максиме будет «один сбитый парень» — прискорбно, но мы не хотели.

В изначальном варианте статьи Филиппа Фут рассматривала именно этот момент,