1962 года, и Кан пригласил меня к себе в офис. Это было воскресное утро, но в помещении работали несколько человек. Кану предстояла операция по удалению катаракты, и линзы в его очках казались невероятно толстыми. Я привез с собой чертежи к дипломной работе. Мы открыли их, и Луис Кан внимательно рассматривал каждый лист, переворачивая их друг за другом. А потом он сказал: «Хорошо. Я ложусь на операцию. Вы можете приступать в сентябре». Я ликовал.

Благодаря тому что работа начиналась в сентябре, лето оставалось свободным. По окончании университета меня наградили еще одной стипендией на зарубежную поездку, и ею было необходимо воспользоваться. Мы с Ниной купили «пежо» и, оставив годовалую Тааль под присмотром моих родителей, отправились в двухмесячную поездку через север США к побережью Калифорнии, в Мехико и на полуостров Юкатан, а потом, проехав вдоль побережья Мексиканского залива и через Глубокий Юг, возвратились домой в Монреаль. Поездка на 403-й модели «пежо» 1959 года выпуска, конечно, была ошибкой. Машина часто ломалась, а детали к ней в США были редкостью. У американцев даже не было метрических инструментов. На обратном пути мы повстречались с членом ку-клукс-клана, который владел автозаправочной станцией в Алабаме, где нашу машину починили после самой серьезной поломки. Этот человек не любил евреев, но ему нравились израильтяне: он думал, что израильтяне – это нечто другое.

Фрагмент настольного календаря Кана, апрель 1962 г., с отметкой о нашей встрече – случайная находка в архивах Луиса Кана

Мы с Ниной приехали в Филадельфию в сентябре. Когда я начал работать в бюро Кана, мне было двадцать три года, я был самым молодым сотрудником и единственным, кто не учился у Кана и не знал его много лет. Я с головой погрузился в работу – ее было очень много. Кан в то время разрабатывал проект синагоги Микве-Исраэль в Филадельфии, который так и не был реализован. Он получил заказ в Индии на создание проекта Индийского института управления в Ахмадабаде – это здание будет построено. Луис Кан был также глубоко вовлечен в разработку проекта Института биологических исследований имени Дж. Солка в Ла-Хойе, штат Калифорния, которому предстояло стать одним из его знаковых достижений.

У Кана работало двадцать пять человек, из которых двое стали моими близкими друзьями. Одной из них была Анна Тинг, возлюбленная Кана и мать его дочери Алекс. Анна Тинг – сама великолепный архитектор, и благодаря ей Кан был вовлечен в ряд проектов, в которых исследовалась геометрия платоновых тел и пространственных конструкций. Другим моим другом стал Дэвид Райнхарт – выпускник Пенсильванского университета, на несколько лет старше меня, одаренный дизайнер, обладавший прирожденной способностью к созданию великолепных набросков.

Случилось так, что на меня возложили большую ответственность. Я начал работать над проектом музея Калифорнийского университета в Беркли, чтобы представить его на конкурс, в котором участвовали Кан и Анна Тинг. Потом Кан привлек меня к работе над синагогой. Возможно, на его решение повлияло то, что я был израильтянином. Меня пригласили участвовать во встречах с клиентом и тесно сотрудничать с Аланом Леви, менеджером этого проекта. Это был невероятный опыт. В таком маленьком бюро удавалось впитывать все. Я мог общаться с инженерами и обсуждать детали строительства с гораздо более опытными архитекторами. Я научился делать более точные и изящные рисунки. В архитектуре требуется точность – необходимо гарантировать, что чертежи, рисунки, цифры и обозначения совершенно понятны, и при этом презентации выглядят привлекательно для клиентов. И это одна из причин, почему так сложилось исторически, что у архитекторов изящный почерк. Переживет ли эта традиция эпоху компьютеров – никто не знает.

Луис Кан. Набросок синагоги Микве-Исраэль, строительство которой планировалось в Филадельфии, 1963 г.

Во время работы с Каном даже маленькие детали оказывались более значительными, чем выглядели на первый взгляд. Я наблюдал, как Луис Кан пользуется углем для зарисовок, по сути, как инструментом для размышлений. Его пальцы были продолжением его мозга. Удивительное свойство угля заключается в том, что можно нарисовать план или участок, поразмыслить над ним и, если что-то не нравится, просто стереть это и пробовать снова. Рисуешь окружность, и, если она получилась не идеальной, ты проводишь по ней рукой и рисуешь эллипс. Уголь податлив. Боюсь, что молодые современные архитекторы в эпоху компьютеров утрачивают подобную гибкость мышления – органическую связь глаза, руки и мозга, которая порождает особую форму творчества. Компьютеры производят удивительные образы и дают возможность для бесконечного экспериментирования. Они необходимы. Но можно стать заложником компьютера и влюбиться в проект, потому что компьютер роскошно его представляет. На компьютере небрежные формы, заметки и пятна со страницы альбома для зарисовок превращаются в образ, который мог бы появиться из студии Джорджа Лукаса Industrial Light & Magic.

В бюро Кана, еще до появления компьютеров, мы иногда восхищенно шутили над Ромальдо Джургола, выдающимся архитектором, близким к Кану. У него были золотые руки. Он рисовал настолько хорошо, что все что угодно выглядело восхитительно. Свет, тени, деревья, блики на окнах, фигуры, движущиеся снаружи, – все это было само совершенство. Можно было почти почувствовать легкий бриз летнего полудня и вдохнуть аромат жасмина. Но идеальное изображение может быть обманчивым и приукрашивать действительность.

Мой рисунок к проекту Микве-Исраэль, сделанный во время работы подмастерьем у Кана, 1963 г.

Луис Кан стремился участвовать во всех этапах разработки архитектурного проекта. Стадия рисунка углем – «эмбриональная», придание формы. Стадия рисунка пером – проработка во всех подробностях. Стадия конструирования – соединение материалов, изучение макетов, и в результате – изменение чертежей. Наконец, Кан лично вникал в процесс строительства вплоть до мельчайших деталей и принимал решения на всех его стадиях.

* * *

В бюро Кана прошел счастливый и плодотворный год. В свободное время я также участвовал в других проектах – вне бюро, однако не выходя из его тени. Был объявлен конкурс на перестройку центра Тель-Авива. Кан был членом жюри, поэтому никто из его компании не мог участвовать. Но Дэвид, Анна и я решили разработать план для Тель-Авива просто в качестве тренинга, даже при том, что мы не могли выдвинуть его на рассмотрение. Нами руководили представления о том, как новый город мог бы расти – органично и в то же время рационально. Мы думали о гномоническом росте, таком же, как рост раковины наутилуса, которая увеличивается без замещения частей, сформированных на более