— Нет, спасибо. Возьму такси. Попрощайтесь за меня с Джоадом.

Прежде чем Джоад узнает, что я ухожу, выскакиваю за дверь.

Хлопок дверей лифта позволяет еще раз облегченно вздохнуть. Господи, помоги мне, я стала воровкой. Но ведь укравшей ради торжества справедливости. Достаю свою драгоценную добычу и прижимаю к груди, представляя, что обнимаю маму. Тоска по ней охватывает меня с невероятной силой. Как это похоже на нее — появляться в те моменты, когда она мне особенно нужна.

Лифт дернулся и пришел в движение. Не слушая голоса разума, кричащего о том, что лучше дождаться времени, когда я лягу в постель, а рядом будет уютно гореть лампа, открываю книжку и впиваюсь глазами в страницу. Когда двери лифта распахиваются, чтобы выпустить меня, на дрожащих ногах выхожу в фойе и опускаюсь в кресло, растерянная и ошеломленная разгадкой тайны, мучившей меня всю жизнь.

Вот уже несколько минут, а возможно, и несколько часов я сижу в фойе, прежде чем до меня долетает голос Джоада.

— Брет, — шепчет он, склоняясь почти к самому уху, — не открывай блокнот!

Не могу ни ответить, ни пошевелиться. Я онемела.

— Бог мой. — Он опускается рядом со мной на колени и берет открытую записную книжку с моих колен. — Я надеялся догнать тебя раньше, чем ты его откроешь.

— Зачем? — спрашиваю я, прорываясь сквозь плотную дымку. — Зачем вы от меня скрывали?

— Именно поэтому. — Джоад убирает с моего лица мокрые от слез волосы. — Только посмотри на себя. Ты только что потеряла маму, зачем тебе новые переживания.

— Я имела право знать, черт побери!

Слова отскакивают от мрамора, становясь громче. Джоад озирается и смущенно кивает консьержу за стойкой.

— Пойдем наверх.

— Нет, — цежу я сквозь зубы и расправляю плечи. — Ты должен был мне сказать. Мама должна была мне сказать! Я боролась за эти отношения всю жизнь, а она вот так мне во всем признается?

— Ведь ничего не известно точно, Брет. В этой книжке ничего конкретного не написано. Вполне возможно, ты дочь Чарльза.

Тычу пальцем ему в грудь:

— Я не дочь этого мерзавца, и он отлично все знал. Поэтому никогда меня не любил. А у мамы духу не хватило мне признаться!

— Ладно, ладно. Откуда нам знать, может, этот Джонни Маннс был негодяем, и мама не хотела, чтобы ты о нем знала.

— Нет. Все очевидно. Она оставила мне этот блокнот, потому что хотела, чтобы я нашла своего настоящего отца и подружилась с ним, это должно стать девятнадцатой целью в моем жизненном плане. Мама трусила, пока была жива, но хорошо, что у нее хватило храбрости оставить после себя рассказ о жизни — моей жизни. — Впиваюсь глазами в его лицо. — И ты, ты собирался скрыть его от меня! Как давно ты обо всем знал?

Джоад отворачивается и проводит рукой по блестящей голове. Наконец он усаживается в соседнее кресло и косится на блокнот.

— Я нашел его много лет назад, когда помогал маме переезжать на Астор-стрит. Мне даже стало плохо. Мама так и не узнала, что я его нашел. В день похорон я перепугался, когда опять его увидел.

— Тебе стало плохо? Разве ты не видишь, как счастлива она была, когда писала об этом? — Беру в руки блокнот и открываю на первой странице. — «Третье мая. После двадцати семи лет сна в мою жизнь вошла любовь, и я пробудилась. Прежняя я сказала бы, что это преступно и аморально. Но женщина, которой я стала, не в силах прекратить это. Впервые мое сердце бьется в своем настоящем ритме».

Джоад вытягивает руку, словно не может больше слушать. Смотрю на него и невольно смягчаюсь. Непросто узнать, что у твоей мамы был любовник.

— Кто еще в курсе?

— Только Кэтрин. Возможно, именно сейчас она рассказывает обо всем Джею и Шелли.

С шумом выдыхаю. Что ж, брат делал то, что считал верным, по-своему меня защищал.

— Я справлюсь, Джоад. — Вытираю глаза рукавом рубашки. — Откровенно говоря, я зла на маму за то, что она не рассказала мне раньше, но рада, что хоть сейчас узнала. Я найду его.

Джоад качает головой:

— Полагаю, тебя не отговорить. Ты уже все решила.

— И не старайся. — Я натянуто улыбнулась. — Ты ведь и сам думал отдать мне блокнот, правда?

Брат смотрит на меня и гладит по голове.

— Конечно. Потом, когда мы решим, как поступить.

— В каком смысле?

— Понимаешь, мамино имя было брендом. Имиджу компании очень повредит, если ее кристально чистая репутация будет подпорчена появлением незаконнорожденной дочери.

Его слова действуют на меня как нокаут. Выходит, цели моего брата были вовсе не так благородны. Для него я лишь незаконнорожденная дочь, способная запятнать бренд.

Ночью, когда Эндрю засыпает, выбираюсь из нашей постели, накидываю халат, беру ноутбук и устраиваюсь внизу на диване. Прежде чем зайти на страничку в Гугле, чтобы найти Джонни Маннса, нахожу в «Фейсбуке» сообщение от моей старой подруги, Кэрри Ньюсом. Разглядываю фото простой женщины, бывшей некогда моей лучшей подругой.

«Брет Боулингер? Моя пропавшая подруга из Роджерс-Парк? Даже не верится, что ты помнишь меня и даже решила найти! Сразу всплывает столько приятных воспоминаний. Ты не поверишь, но в следующем месяце я собираюсь приехать в Чикаго. 15 ноября в „Маккормик-Плейс“ пройдет конференция социальных работников, организованная Национальной ассоциацией. У тебя будет время встретиться за ланчем или, что еще лучше, за ужином? О, Бретель, как я рада, что ты меня нашла! Я очень скучала!»

Бретель. Старое прозвище, найденное для меня в далеком детстве. После того как я целую неделю жаловалась на мальчишеское имя, Кэрри принялась составлять список возможных вариантов.

— Как тебе Бретчен? Брета? Бретани? — спрашивала она.

Наконец мы остановились на Бретель, имени, которое ассоциировалось с шоколадным домиком и смышлеными детьми. Так оно ко мне и привязалось. Для всех остальных я была Брет, но для моей любимой подруги только Бретель.

Одним ясным осенним утром Кэрри сообщила, что ее мама нашла работу в Университете Висконсина. В клетчатых юбках и белых блузках мы шли тогда по тротуару в Академию Лойолы — нашу новую школу. Я и сейчас представляю хруст листьев под ногами и вижу красно-желтые ветки над головой. Но боль, которую я испытывала от расставания с Кэрри, представлять не надо, даже после стольких лет она живет в моем сердце.

— Папа пригласил меня сегодня на ужин, — сказала я Кэрри.

— Здорово. — Моя подруга всегда за меня радовалась. — Спорим, он по тебе соскучился.

Я шла и пинала ногами листья.

— Может быть.

Почти полквартала мы прошли в молчании, но Кэрри остановилась и повернулась ко мне:

— Мы переезжаем, Брет.