не получится. Злющая как демон Подосинкина отправила меня на колбасную фабрику. Ей срочно понадобились фото новой производственной линии. Краем глаза я заметил на её столе конверт со свежими снимками с раскопок. "Богини археологии" пришлись белокурой редакторше не по душе.

Вся прелесть ситуации была в том, что линию ещё не запустили. Цех, где она находилась, был обесточен и закрыт на ключ.

Становиться возле неё и имитировать бурную деятельность работницы категорически отказывались. Фотографировать же голые железки без людей было бессмысленно.

С фабрики я дозвонился до Уколова. Пожилой спецкорр не поленился зачитать мне статью по телефону.Оказалось, что материал не про саму линию, а про пуско-наладочные работы.

С лёгкой руки блондинистой фурии я едва не накосячил, отсняв колбасу там, где её в помине не будет ещё полгода.

Матеря в душе всех ревнивых истеричек, я выпросил пару ремонтников. Мужики, которых оторвали от чего-то тяжёлого и жутко грязного активно втянулись в творческий процесс. Они решительно закручивали гайки, а я снимал суровые лица и мозолистые руки.

В порыве вдохновения ремонтники даже запустили конвейер, но прибежал главный инженер и сказал, что мы опережаем график на полтора месяца. После этого несколько гаек пришлось открутить обратно.

На выходе меня поймал начальник смены. Он стыдливо протянул мне большой свёрток в обёрточной бумаге. Тот немного подтекал с угла, и капли падали на кафельный пол.

— Вот, — виновато сказал этот мужчина в слегка несвежем белом халате поверх пиджака, — Чем богаты, тем и рады… Продукции пока нету. Не обессудьте.

— Зачем?! — неожиданно смутился я.

До этого мне взятки давали исключительно женщины, и только "натурой". Иногда это называлось "пробами", иногда "кастингом", а чаще всего никак не называлось.

— Ну как же, — к начальнику смены вернулась уверенность, — вы же человек искусства. Понятное дело, вам вдохновение нужно. Ваши всегда так говорят.

— Спасибо, вы меня вдохновили, — сказал я, подхватывая свёрток.

Мужчина сразу посветлел лицом. Словно теперь я наверняка покажу фабрику в наилучшем свете. А без этого мало ли что взбредёт в мою голову.

Свою добычу я отношу Женьке. Что за пикник без шашлыков? Я в любом случае собирался отправить его на рынок. Наши с ним книжные доходы позволяли шикануть.

Но вышло ещё лучше. Взбалмошная Подосинкина невольно сделала нам подарок.

В свёртке оказывается на глаз килограммов пять свиной вырезки. Нежно-розовой. Никогда не знавшей камер глубокой заморозки. Возможно, ещё вчера хрюкавшей на одной из соседних ферм.

— Уксусом зальём? — предлагает Женька.

Смотрю на него, как на убийцу.

— А чё? — удивляется он, — батя всегда в уксусе маринует. Нормально выходит. Мягко.

Из глубины памяти всплывает воспоминание.

Снег. Громкие и пьяные люди вокруг. "Заинька, попляши… серенький… попляшии!" — грохочет из жестяных громкоговорителей. Мне весело и страшно. Боюсь потеряться и что есть сил держусь за руку отца. "Есть хочешь?" — оборачивается он ко мне.

Киваю. От пышущих жаром мангалов поднимается одуряюще вкусный дым. К ним стоят чудовищно длинные очереди. Конец теряется где-то вдали. Отец ввинчивается в одну из них. С кем-то здоровается, с кем-то договаривается. У него всегда было много знакомых. Я стою, пригревшись на морозе, и, кажется, наедаюсь одним запахом.

Он приносит маленькие бумажные тарелочки. На каждой по три небольших кусочка шашлыка. Дорого, но на праздник можно. Горячие. На них ещё лопаются кипящие пузырьки. Вгрызаюсь в один. Он наполовину состоит из жира, наполовину из жёсткой, с трудом поддающейся жилы. Но молодым зубам это не помеха. Голод, мороз и запах жареного мяса — лучшие приправы.

С одной стороны, куски обуглены до черноты, с другой — сочатся бледным уксусным соком. Шашлычники спешат. У них действует принцип "горячее — не сырое". Очередь подгоняет, и они пытаются придать мясу хотя бы видимость готовности.

Мясо на такой "уличный шашлык" шло самое посредственное. Всё равно схавают и добавки попросят. Жёсткий уксусный маринад размягчал его до съедобного состояния, убивая при этом всякий вкус. К тому же уксус уничтожал в мясе любые бактерии, так что его можно было есть хоть сырым. Что часто и происходило в условиях спешки.

Шашлык в Советском Союзе странным образом оказался предметом роскоши. Может, поэтому его так часто показывали в кино.

Из мяса можно сварить суп. Можно накрутить котлет, щедро добавив лука и белого батона. Можно нарезать крохотными кусочками и зафигачить подобие гуляша, с огромным количеством калорийной подливы.

Но чтобы есть мясо просто так? Без гарнира?! Пижонство несусветное!

На рынок всё равно идти приходится. Тут я понимаю, что в окружающей меня действительности нет ни готовых наборов приправ, ни громкоголосых горцев, которые, с видом алхимиков или карточных шулеров, смешивают душистые пряности в свёрнутые из бумаги кулёчки.

Может, в Белоколодицке такие кадры и попадаются, но в нашей глуши им делать нечего. Да что тут говорить?! Даже соевого соуса нет!

Мне становится смешно от своих кулинарных страданий. Сейчас ещё по салату "Цезарь" всплакну и по стейку рибай. Странное дело, где изнеженная душонка человека из будущего даёт трещину. ФЭДом фотографировал и не ворчал, а здесь разнюнился.

Закупаем лук, перец, петрушку, и, к удивлению Женьки, кефир.

— Алик, ты уверен? — переживает он. — запортим же мясо. И так времени мало.

Сама мысль о том, что сегодня он встретится с "городскими" студентками приводит моего друга в чрезвычайное волнение. Не из за кустов наблюдать или "мимопроходить", а прям сидеть, разговаривать и мясо вместе лопать.

Страх настолько велик, что он даже боится высказать его вслух и мандражирует по пустякам.

— Я у матери читал, — говорю, — в книге "О вкусной и здоровой пище". Товарищ Микоян врать не будет!

Женька с сомнением хмыкает, но аргументов против не находит. Я отправляю его разыскивать мангал, а сам приступаю к священнодействию.

Запасаюсь силой воли и мелко режу лук. Когда к глазам возвращается возможность видеть мир, засыпаю луковые кусочки в кефир. Туда же добавляю перец, соль и петрушку. Прямо веточками, иначе потом на огне нарезанная зелень будет гореть.

Нахожу большую "борщевую" кастрюлю на восемь литров. Творческая натура маман не даёт ей заниматься домашним хозяйством системно. Выяснив, что сын сам способен отварить макароны и пожарить картошку, она ещё больше углубляется в работу и драмкружок.

Я приучаю её к этой мысли постепенно, но теперь чаще сам кормлю её, чем она меня. Сегодня она опять на репетиции, и отсутствия кастрюли даже не заметит.

Поражаюсь этой женщине, рождённой для сцены, как