Вопреки моим представлениям, Эржебет оказалась невысокой, очень милой женщиной с большими выразительными глазами. Когда я вошла в ее темницу, она величественно повернула голову и вопросительно уставилась на меня, медленно скользя взглядом по одежде, рукам, шее, лицу. Я пыталась понять, что она думает о моем визите, но Эржебет вздохнула и отвернулась.

«Меня оклеветали», — прошелестела едва слышно.

«Я хочу спасти вас, — шепотом произнесла я. — Прошло много веков. Люди изменились. Сейчас никто не верит в ту ложь, в которой вас обвинили».

«Что ты хочешь от меня?» Она так и сидела ко мне спиной.

«Ничего», — улыбнулась я, подходя к пленнице ближе.

«Ты пришла узнать, как стать бессмертной и обрести Силу и Власть!» — Она резко поднялась и повернулась ко мне.

Мы стояли нос к носу. Глаза на одном уровне. Мое бешено стучащее сердце замерло и ухнуло вниз, оставив после себя вымороженную до звона грудь. Ноги начали подгибаться. Я оторвалась от рассматривания ее вмиг почерневших глаз и заставила себя улыбнуться.

«Я хочу помочь».

Она, как волчица, потянула носом в миллиметре от моего лица. В глазах мелькнула луна, хотя она стояла к окну спиной. Потом тихо ахнула и опустила голову.

«Я ни в чем не виновата, меня оклеветали, — залепетала жалобно, цепляясь за мои руки и падая мне в ноги. — Они пытали моих слуг. Они сожгли их живьем. Я не виновата, не виновата…»

Я попыталась ее поднять.

«Встаньте, графиня. Я пришла вам помочь».

«Уходи», — тихо-тихо, словно листва прошелестела.

«Но…»

Эржебет посмотрела на меня очень грустно и вдруг произнесла звонким голосом:

«Не делай того, что хочешь сделать».

«Но Поэт…»

«Нет никакого Поэта. Уходи…» — взмахнула она рукой и… как будто под ногами открылся люк, куда я и провалилась, вскрикнув.

— Варя! — влетела в комнату мама, включая свет. — Варечка!

— Мама! — подорвалась я с кровати, в два шага оказавшись рядом с ней и вцепившись в нее мертвой хваткой.

— С ума сошла, тяжелая же, — проворчала мама, плюхаясь в кресло.

Я забралась к ней на колени.

— Время четыре часа утра, ты орешь, как полоумная. Опять начиталась своих страшилок?

— Я про графиню Эржебет Батори читала. Она мне приснилась…

— Кто это? — нахмурилась мама.

— Историки считают, что ее оклеветали, потому что она была главой протестантов Западной Венгрии. А так как у нее было очень знатное происхождение и ничего ей сделать не могли, то ее просто заперли в башне родного замка, где она и умерла много лет спустя.

Мама поджала губы и сделала очень строгое лицо.

— Варвара, мне все эти твои чтения про всякий там сатанизм надоели. Если еще раз я узнаю, что ты занимаешься этой чертовщиной, я выключу тебе Интернет, выкину все твои карты, книги и прочую дребедень, а тебя заставлю ходить в воскресную школу при церкви. А сейчас иди спать. — Она спихнула меня с колен. — И если я еще услышу какие-нибудь крики из этой комнаты, пеняй на себя!

— Это не сатанизм! — попыталась возразить я. — Это история. Ты можешь открыть любую энциклопедию…

— Варвара, я тебя предупредила.

Убедившись, что я залезла под одеяло, она вышла, выключив свет. Мне снова стало страшно. Вот за что я люблю маму — так это за поддержку. Только она может найти для меня нужные слова и утешить, как никто иной. Это так обидно! Настю мама пожалела бы и поддержала. Отец Точки нашел бы разумное объяснение. Ярик опять бросилась бы всех защищать. А меня мама просто оставила наедине со своими страхами. Вот я бы ее не бросила одну в темноте. И уж точно не стала бы угрожать, что выкину все ее книжки с идиотскими любовными историями.

Я включила бра и, укутавшись в одеяло, принялась думать о сне. Тут явно есть какая-то символика. Кириллу, что ли, позвонить? Что значит: «Нет никакого Поэта»? Разобраться бы во всем… Только вот как? Мне нужна чья-нибудь помощь.

В школе меня чуть ли не у дверей выловила Керн, наша классная руководительница. Анна Михайловна манерно поправила выбившийся локон и строго произнесла:

— Андреева, надеюсь, ты принесла записку от мамы по поводу всех своих прогулов?

Я сделала самый несчастный вид, который, впрочем, мне даже особо делать не пришлось.

— Анна Михайловна, мама не знает, что меня не было в школе, — жалобно заскулила я. — Вы же знаете мою маму, если она узнает…

— Варвара, что случилось? — теперь Анна Михайловна поправила шляпку.

Она вообще у нас странная немного. Всегда и везде ходит в шляпках. Их у нее такая куча, словно на дому у нее шляпная фабрика с сотней работниц. Керн ко всему вдобавок коренная москвичка, которая очень гордится своим происхождением и всячески это подчеркивает. Иногда она снимает головной убор и небрежно вешает его на стул. Для нас это знак, что Керн злится, а вот когда она начинает читать наизусть чуть ли не всего Пушкина, а потом всех поэтов Серебряного века (обязательно в шляпке) — это хороший знак, значит, урок по географии опять отменяется и начинается литературный кружок.

Я тяжело вздохнула, и одинокая слеза медленно поползла по щеке (между прочим, никаких уловок, все вышло непроизвольно!).

— Вы же знаете, что я дружу с мальчиком из Литературного института, — хлюпнула я.

Анна Михайловна важно кивнула:

— Он любит Блока, я помню.

— С ним что-то случилось. Он не хочет со мной общаться. Мне так плохо, Анна Михайловна.

Она неожиданно обняла меня и прижала к себе.

— Моя девочка, — погладила по голове. — Мужчины, даже те, кто любит Блока, все одинаковые. Тебе только предстоит это узнать.

Я снова хлюпнула и забормотала пришедшие на ум строки:

— Когда о горькой гибели моей

Весть поздняя его коснется слуха,

Не станет он ни строже, ни грустней,

Но, побледневши, улыбнется сухо.

И сразу вспомнит зимний небосклон

И вдоль Невы несущуюся вьюгу,

И сразу вспомнит, как поклялся он

Беречь свою восточную подругу.

— Да, Ахматова могла передать все то, что мы чувствуем! — всплеснула Керн руками. — Варя, что бы ни случилось, ты не должна впадать в уныние. Помнишь?

Мне грустно и легко;

Печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой…

Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.