– Да уж, – вынуждена была согласиться я. До этого дня единственный выброс адреналина в моей жизни – это когда Витька вдруг выдумал, что умеет хорошо кататься на велосипеде, и предложил прокатить меня на багажнике. Помню, как мы неслись вниз с горы прямиком к фонарному столбу. Брат успел увернуться от столкновения в последний момент, вильнув в крапиву. У меня еще потом долго ветер в ушах гудел и руки-ноги чесались.

– Сегодня мой второй день рождения, – продолжал радоваться Богдан, будто теперь ему полагались торт и подарок в честь такого праздника. – Навсегда запомню этот вторник.

Я лишь раздосадованно уставилась на свои грязные ноги.

Приехавшие родители Миши оказались шумными и очень возбужденными. Отец громко выкрикивал слова благодарности и, не боясь испачкаться, то и дело прижимал поочередно к себе то Богдана, то меня. В итоге его светлая рубашка вскоре стала вся в зеленовато-коричневых разводах от болотной грязи. Спрашивал, как и чем он может нас отблагодарить, но мы лишь скромно отнекивались. Ничего нам от него не было нужно. Мать Миши с надрывом ревела. От ее рыданий и у меня уже привычно выступили слезы, но Богдан, заметив это, предупредительно покачал головой: мол, сколько можно? Тогда я лишь громко шмыгнула в ответ. Знала бы моя мама, что я только что пережила. Она бы долго обнимала меня и гладила по голове. Точно так же, как сейчас родители гладили по волосам своего Мишу.

Мы отошли в сторону, чтобы не мешать этой трогательной семейной сцене. Смущенный Борька, несомненно, тоже переживший большой стресс, теперь сидел на скамейке, уронив голову на руки.

Я все еще критично осматривала свое любимое платье, которое после сегодняшнего дня точно можно было выбросить. А еще кардиган. Мне его бабушка вязала. Цепляясь за ветки, я сделала столько затяжек… А в лесу и не заметила сразу.

Снова перевела взгляд на Мишу. Мальчик тянулся сначала к матери, а потом к отцу. Обнимал их лица дрожащими ладошками и что-то быстро говорил родителям. Вновь растрогавшись, я отвернулась и уставилась на Волкова. Богдан, глядя на эту картину, счастливо улыбался.

Улыбка сползла с лица парня, когда я ахнула:

– Рюкзак!

– Что «рюкзак»? – не понял Волков.

– Я его оставила.

– Где?

– Ну там… Где мы завтракали.

Мы тут же вспомнили и о позабытой в лесу корзине с посудой и продуктами на обед.

– Бли-ин! – протянула я. – Там вся моя одежда! Деньги… И банка с вареньем.

– Какая банка с вареньем? – еще больше удивился Богдан.

– Ну мамино варенье! – сердилась я. – Я же тебе говорила.

– Я думал, ты шутишь.

– Какие могут быть шутки, Богдан?

– А на фига ты с собой варенье взяла?

Я только отмахнулась. Конечно, нас можно понять. Мы едва не погибли, и тут совершенно точно не до забытого рюкзака. Хотя там были деньги на дорогу. Немного, но все же. И как быть с одеждой? От засохшей грязи все чесалось. Если я сейчас здесь, в больнице, приму душ, то во что же переоденусь?

– Телефон тоже был в рюкзаке? – спросил Богдан.

– Нет, телефон был в кармане кардигана…

– Отлично!

– …до того, как утонул в болоте, – закончила я свою мысль.

Богдан молча буравил меня взглядом.

– Да ладно, – вздохнула я. – Телефон был старым и с разбитым экраном. Я, честно сказать, давно мечтала от него избавиться.

– Все это очень здорово – сказал Богдан. – Позже обязательно поздравлю тебя с новым приобретением. Но как ты теперь созвонишься с мамой?

Это, конечно, проблема. Но у Богдана-то телефон в полном порядке! Он, в отличие от меня, оставил все в машине. Это я, как улитка, потащила на пикник все свое добро на спине.

Выкручусь. Вряд ли мама знает номер Богдана, но в любом случае мне придется еще больше погрязать в своем вранье, как час назад я едва по уши не погрязла в настоящем болоте. Что то, что другое – ощущения не из приятных. Будто тебя окунули в жижу, по консистенции напоминающую манную кашу… И попробуй теперь выбраться.

– С мамой я найду способ связаться, – поморщилась я. – А как быть со всем этим?

Я многозначительно указала на себя. Со стороны мы с Богданом напоминали две старые окаменелости, которые поставили у дверей больницы. Все, кто входил в приемное отделение, попросту пугались, увидев нас. Я уже не могла дождаться, когда Борю и Мишу увезут Мишины родители, чтобы наконец привести себя в порядок.

– Ты можешь пока надеть мои вещи, – сказал Богдан.

– Твои-и? – протянула я, оглядывая Богдана с ног до головы, будто впервые видела.

Волков был выше меня на целую голову и, разумеется, шире в плечах.

– Ну да, а что такого? – пожал плечами Богдан. – У тебя есть другие идеи?

– Вообще-то нет, – вздохнула я.

– Ладно тебе! – Богдан по-свойски легонько ударил меня кулаком по плечу, как верного младшего товарища. – В машине ж едем. Кто тебя видит?

«Вообще-то ты!» – с раздражением подумала я. Неужели возможно быть таким слепым?

Богдан сходил к машине и принес мне баскетбольные шорты, футболку и черное худи с белой надписью на груди. О своей серой толстовке, которая утонула до этого в болоте, даже не вспоминал.

– Держи! Вещи чистые.

– У тебя что, в машине целый гардероб? – усмехнулась я, принимая из рук парня одежду.

– Вообще-то у меня много шмоток в машине, – признался Богдан. – Я с мая чаще на колесах. С тех пор, как мама к свадьбе готовиться начала, я из дома умотал…

Волков запнулся.

– В общем, давно надо было уже от нее съезжать. Но она все на одиночество жаловалась. А теперь я вроде как ей и не нужен больше.

Повисла неловкая пауза. В приемном отделении разносились громкие голоса, трель телефонного звонка…

– После госов с группой умотали в Батуми на трех тачках, – сказал Богдан, явно желавший перевести тему разговора.

– Вот откуда у тебя такой загар, – не удержалась я.

– Ты тоже за лето загорела, Майя, – улыбнулся Богдан.

Я промолчала. Попробуй не загореть, когда три летних месяца живешь на даче и в перерыве между подготовкой к экзаменам вместе с близнецами пыхтишь на грядках. Мама не забывала периодически нам напоминать, как важна прополка.

Получив от Богдана его вещи, я направилась на третий этаж, в одну из душевых, предназначенных для пациентов.

– Сколько же тебе лет, деточка? – спросила меня пожилая медсестра, за которой я плелась, бережно прижимая одежду Волкова к груди. Весь путь женщина посматривала на меня жалостливым взглядом.

– Семнадцать, – ответила я. Откашлявшись, поправила саму себя: – Хотя вообще-то через неделю восемнадцать будет.