агитировал против колхозов и советской власти. Сейчас в милиции. Местный оперативник с ним работает. Давайте срочно туда. А то что-то не нравится мне эта массовость. Нам что, крестьянского восстания ждать? Нового Антонова?

– Разберемся.

– И по всей строгости. Не миндальничайте, Ермолай Платонович. Не время для гнилого либерализма. Оттуда доложите.

Я посмотрел на часы. Уж вечер близится. Сегодня в город я не вернусь. Да и ладно. Только опять дела там застыли без движения. Особенно по «Пролетарскому дизелю». Пока кулаков гоняем, там, не приведи господи, что-нибудь взорвут. Хотя местный опер и работает не покладая рук. И я ему парочку агентов подогнал – из самых надежных. Но только узнать ничего конкретного пока не получалось…

Глава 17

Моя машина с честью выдержала поездку по сельским дорогам. Хотя какие дороги – одно название.

Вот и Лазарево. «Эмка» остановилась около двухэтажного деревянного дома. Его первый этаж был каменным, дерево второго этажа потемнело от времени, резные наличники были выкрашены в ярко-синий цвет. У дверей стоял часовой рядом с табличкой «Отдел НКВД Лазаревского района».

Недавно я здесь был, когда случилось нападение на леспромхозовских инкассаторов. И вот опять.

Дежурный отрапортовал мне стандартно: сколько сотрудников по списку, сколько в наличии, и закончил:

– Идет плановая работа. Чрезвычайных происшествий не случилось.

– Что там за история с антисоветским дебошем? – спросил я.

Дежурный в двух словах объяснил ситуацию. Кузнец Акулов гонял дрыном по улицам селян. Особенно ему приглянулся председатель колхоза. Заодно повыбивал окна, повалил пару заборов, орал о чертовых колхозах. О том, как крестьянина грабят. И вообще, пускай отдадут его корову. И он в гробу видал и колхоз, и председателя, да и всю районную и выше власти.

Я зашел в кабинет для допросов. Уже немолодой, с печальными глазами и морщинистым широким лбом оперуполномоченный имел два кубаря в малиновых петлицах гимнастерки – сержант госбезопасности. Он узнал меня. Вскочил по стойке смирно и доложил:

– Товарищ капитан госбезопасности. Оперуполномоченный Тарасенко ведет допрос гражданина Акулова, подозреваемого в нападении на представителей советской власти.

На привинченном табурете сидел понурившийся мужик лет сорока. Невысокий, с узким морщинистым лицом, поджарый и худощавый – на первый взгляд казалось странным, что он молодецки гонял все село. Вот только руки его представляли собой туго свитые узлы из жил и вен, а ладони как лопаты. Наверняка очень физически силен – я таких засушенных гераклов много видел. С виду ничего особенного, а ручищами подковы гнут.

– Это кака така власть? – обиженно и сипло заворчал кузнец. – Это Санько-то Лохмач советская власть? Да он первый паразит на деревне! Власть, ха!

– А люди говорят, что ты на всю нашу советскую власть грязь лил. – Я примостился на отдельном стуле, переводя дыхание и расстегивая ворот косоворотки – в помещении было душно. – Ну и чем тебе наша власть не по душе?

– Мне? Обидно говорите, товарищ большой начальник! Да я за эту власть в Красной армии на Гражданской кровь лил!

– Так чего же ты орешь, что это не твоя власть? Что тебе колхозы не любы. Сам из кулаков?

– Я? Еще обиднее мне, члену комитета бедноты, такое слышать, товарищ начальник! Всю жизнь этими руками работал. Света белого не видел. А кулак – это наш председатель! Замаскировался. Трудодни только своей родне закрывает, а нам – с голоду подыхай. Ничего у него не допросишься, зато его жена в серьгах ходит, хвост пушит, как какая павлина заморская! Это что, такой колхоз и должен быть?

– Так чего вы такого выбрали? Сами же голосовали.

– Так у него хитрости в душе – на стаю лис! Одного селянина напоил. Другому пообещал поблажку. На собрании так сладко пел – заслушаешься. Все обещал кисельные берега да булки на деревьях. Я так не умею! И нате – он ужо председатель! А на деле – кулак и мироед. Просто в правильные слова рядится. А сено все колхозное – себе! Да еще зерно ворует, самогон гонит, а его невестка народу продает!.. Председатель, ха! А я виноват?

– А что, не виноват? Разор в селе учинил?

– Было дело, – понуро кивнул кузнец. – Выпил чуток. Тут обида и полезла. Ну, в общем, высказался я. Таким вот манером.

– С дрыном и топором за представителем власти гонялся – высказался? Покушением на убийство попахивает.

– Чего? Хотел бы – догнал. И тогда мне бы дрын без надобности был. Я бы его щелчком пришиб! Для солидности дрын был. Для уважения.

– Интересно девки пляшут.

– Ну дык… А советская власть… Да я за нее любому голову сверну. Но Лохмач не советская власть. Он муха навозная. Ежели решите – отвечу. Воля ваша. Кто я такой? Но не по правде это.

– Подожди тут. А мы покурим…

Мы вышли с оперативником из комнаты, нас сменил конвоир – оставлять арестованного одного нельзя.

– Ну чего, опер, думаешь?

– Так, товарищ капитан. По форме, конечно, бунт. А по содержанию… Были у нас сигналы на этого председателя. Как его, Лохмач… Им ОБХСС занимается. Так что допускаю, по содержанию кузнец где-то и прав. Только топором не надо махать. И языком трепать лишнего.

– Лишнего… Ну а если подтвердятся нарушения в колхозе, выходит, мы трудящегося человека из-за какого-то паразита да пары сказанных спьяну слов сгнобить должны?

– По содержанию-то так, – криво усмехнулся оперуполномоченный. – А по форме… С меня же спросят, почему отпустил.

– Ладно. Подумаем…

Глава 18

Переночевал я в Лазарево. Гостиниц там, понятно, не было. В кабинете начальника райотдела мне отвели кожаный диван. Напоили чаем, накормили домашними пирожками.

Утром прибыл с выезда оперуполномоченный ОБХСС. Он поведал, что председатель на самом деле заворовался, в отношении него материал почти готов. А как с кузнецом быть – мол, сами решайте. Не дело это отдела по экономическим грехам.

Навел я еще справки. Кузнец Акулов правду говорил. И в Красной армии воевал. И с кулацкими бандами с оружием в руках боролся. Все о светлой жизни мечтал для детей.

Привели кузнеца на сей раз прямо в кабинет начальника, который я временно оккупировал.

– Эх, братец, дурак ты дурак… – я насмешливо глядел на насупленного Акулова.

– А чего обзываетесь?

– Потому что ты дурак… Ладно, посчитаем, что слова про колхозы у тебя не от души, а лишь от смятения чувств. Подпишешь мне бумагу, что предупрежден о пагубности такого поведения. Грамотен?

– Грамотен.

Я протянул ему предостережение. Он очень внимательно прочитал, отпуская едкие комментарии – характер тот еще. И подписал.

– А за дебош перед народным судом ответить придется, – добавил я.

– Ответим… И правда дурак я. Только все селяне скажут, что я первый раз такое сотворил.