Компанией управлял Портер, он контролировал финансы и рождал идеи. Чарлз, больше технарь, отвечал за производство. Когда Мэйкон работал на фабрике, он занимался всем понемногу, но чаще изнывал от скуки, поскольку для третьего человека дела, в общем-то, не было. Лишь в угоду семейной гармонии Портер постоянно уговаривал его вернуться.

– Слушай, Мэйкон, – и сейчас сказал он, – а не хочешь завтра прокатиться с нами, глянуть на свое былое поприще?

– Нет, спасибо, – ответил Мэйкон.

– На заднем сиденье ты и с костылями умостишься.

– Как-нибудь в другой раз.

После ужина Роза носила посуду в мойку, братья мотались следом. Помощь Роза не принимала – мол, у нее своя система мытья посуды. Бесшумно порхая по старомодной кухне, она расставляла тарелки в высокие деревянные шкафы. Чарлз вывел собаку – на костылях Мэйкон увяз бы в рыхлой земле. Портер задернул кухонные шторы и теперь просвещал Розу: ночи стали прохладнее, однако светлые поверхности отдают тепло помещению.

– Да знаю я. – Роза глянула салатницу на просвет и убрала в шкаф.

Потом все исполнительно посмотрели теленовости, а затем перешли на террасу и сели за ломберный столик, наследие деда с бабкой. Карточная игра «Прививка», которую в детстве они сами придумали, с годами стала такой головоломной, что никому другому не хватало терпения ей обучиться. Новичков возмущало, что правила ее менялись в зависимости от обстоятельств.

– Нет, минутку, – говорила Сара, еще не потеряв надежду освоить игру. – По-моему, вы сказали, что туз – старшая карта.

– Верно.

– Значит…

– Только если не берешь его из колоды.

– Ага. А почему Розин туз старший, ведь он из колоды?

– Потому что она его вытащила после двойки.

– Старшим считается туз, который оказался следом за двойкой?

– Нет, старший тот, который берешь за маленькой картой, вышедшей два раза подряд.

Сара свернула свой карточный веер и лицом вниз положила его на стол – из невесток она сдалась последней.

Мэйкон угодил в карантин, ему пришлось передать свои карты Розе. Та придвинулась ближе и ходила вместо него, а он, откинувшись в кресле, почесывал кошку за ухом. В застекленном переплете террасы Мэйкон видел собственное и сестрино отражения, казавшиеся выразительнее своих прототипов: черные провалы глаз, острые скулы.

В гостиной сдавленно тренькнул, а потом в полный голос прозвонил телефон. Никто, похоже, его не услышал. Роза королем побила даму Портера.

– Вот же зараза, – сказал Портер.

Телефон прозвонил еще и еще раз. На четвертом звонке осекся и смолк.

– Прививка! – Роза покрыла тузом короля.

– Ты воистину зараза, сестрица.

С портрета на стене маленькие Лири бросали затуманенные взоры. А ведь мы сидим почти в той же композиции, подумал Мэйкон. По бокам Чарлз и Портер, на первый план вылезла Роза. И что изменилось? Кольнуло нечто очень похожее на панику. Вот он здесь! Все тот же! И чего я достиг? – спросил себя Мэйкон. Сглатывая ком в горле, он смотрел на свои пустые руки.

– На помощь! Уберите собаку!

Мэйкон перестал печатать и поднял голову. Вопли с улицы превосходили уровень истеричности. Но Эдвард гулял с Портером. Очевидно, речь о какой-то другой собаке.

– Уберите ее к чертовой матери!

Мэйкон встал и, опираясь на костыли, добрался до окна. Да нет, речь об Эдварде. Похоже, он кого-то загнал на огромную магнолию по правой стороне дорожки. Пес осатанело лаял и подпрыгивал на четырех лапах одновременно, точно игрушка, подчиняющаяся нажатию резиновой груши.

– Эдвард! Прекрати! – крикнул Мэйкон.

Эдвард не прекратил. Наверное, он даже не слышал команды. Мэйкон проковылял в прихожую и открыл входную дверь:

– Иди сюда сейчас же!

Эдвард даже не сбился с ритма.

Воскресное утро в начале октября выдалось бледно-серым и промозглым. На крыльце нога без штанины озябла. Мэйкон выронил костыль, но успел ухватиться за железное перильце в бисеринах росы.

Он допрыгал до магнолии и, качко нагнувшись, схватил поводок, волочившийся за псом. Потом без особого труда намотал его на руку, поскольку Эдвард уже терял интерес к событию. Мэйкон вгляделся в чернильную тьму магнолии.

– Кто здесь? – спросил он.

– Твой работодатель, Мэйкон.

– Джулиан?

Начальник слез с хлипкой ветки в раскидистой кроне магнолии. Брюки его измазались. Светлые волосы, всегда аккуратно уложенные, точно у молодца с рекламы рубашек, сейчас торчали в разные стороны.

– Мэйкон, я всей душой ненавижу людей с очумелыми собаками, – сказал он. – К собакам претензий нет, ненавистны хозяева.

– Ради бога, извини. Я думал, пес гуляет.

– Он у тебя сам по себе гуляет?

– Да нет…

– Пес отправляется на одинокий променад. Такое возможно только у Мэйкона Лири. – Джулиан обмахнул замшевый пиджак. – Что у тебя с ногой?

– Сломал.

– Я вижу. Но как тебя угораздило?

– Глупое недоразумение, – сказал Мэйкон.

Они пошли к дому, рядом послушно трусил Эдвард. Джулиан помог Мэйкону взобраться на крыльцо. Спортивного телосложения, он двигался с небрежной ленцой гребца, которого в нем выдавали докрасна обветренное лицо и нос, обгорелый даже в эту пору года. Человеку с такой светлой кожей, остерегал его Мэйкон, нельзя подолгу находиться на солнце. Но в этом был весь Джулиан – бесшабашный. Удалой яхтсмен, лихач за рулем, завсегдатай баров знакомств, он делал покупки, не советуясь с «Потребительским вестником». И сейчас держался абсолютно беззастенчиво, словно в этом доме его заждались; он подал Мэйкону упавший костыль и, придержав дверь, махнул рукой – мол, заходи.

– Как ты меня нашел? – спросил Мэйкон.

– А что, ты скрываешься?

– Нет, конечно.

Джулиан оглядел прихожую, которая Мэйкону тотчас показалась убогой. На шелковом абажуре настольной лампы зияли прорехи, он, похоже, отжил свой век.

– Твой сосед поведал, где тебя искать, – наконец сказал Джулиан.

– А, Гарнер.

– Я к тебе заехал, когда не смог дозвониться. Ты понимаешь, что безбожно опаздываешь с путеводителем?

– Ты же видишь, произошел несчастный случай.

– Все начеку, требуют рукопись. Я как попугай повторяю, что жду ее ежеминутно, но…

– С минуты на минуту.

– Что?

– Ждешь с минуты на минуту.

– Да, но пока я получил лишь две главы и никаких объяснений.