он, – только один глоток воздуха! Катьа, – нечленораздельно произнёс он, чувствуя, что ещё мгновенье и он полностью лишится рассудка, погибнет навсегда.

– Катя, – уже громче прохрипел Андрей и вдруг осознал, что произнёс спасательное имя без акцента. Как ребёнок, делающий свои первые шаги и убедившийся что получается, уже увереннее закричал:

– Катя! Катя, Катя…

В трепетном волнении она вихрем влетела в гостиную, прижимая к груди только что вымытую чашку. Выронив её из рук, даже не обратив внимания на жалобный стон разбившегося фарфора, бросилась к Андрею. Ей показалось, что он был завёрнут в белые стены своего жилища, и ему нечем дышать. Моментально раздвинув стеклянные двери террасы, она впустила младенчески чистый воздух, освеживший его. Потом присела на диван и положила его голову себе на колени. Прикосновение Катиных пальцев было нежным и бережным, как прикосновение бабочки к цветку.

– Плачь, Андрюша, плачь. Тебе станет легче…

Безграничная нежность, доверчивый взгляд, ласковая свежесть пахнущих ванилью рук вывели его из оцепенения, и слёзы, накопившиеся горькие слёзы бесстыдно хлынули ручьём, смывая боль и траур души. Он, как ребёнок, прижался к её груди, дрожащими синеватыми пальцами развязывая передник, чтобы погрузиться в белопенное кружево её блузки. Катино струящееся живое тепло вдохнуло в него обаяние жизни и надежды. Реанимация…

Мираж нежности желаний, оптимизма и бессмертной любви. В эту минуту я мог бы сделать для неё всё, что она пожелает. Я почувствовал прикосновение судьбы. Мой разум вышел за пределы ограничений, моё сознание раздвинуло границы возможностей, и я начал жить в обновлённом огромном и прекрасном мире. Дремлющие силы, способности и таланты ожили, и я пребывал в блаженстве человека, познавшего частицу высшего Абсолюта – любовь.

Катины тёплые пальцы доверчиво легли в мою ладонь. И мне так захотелось, чтобы мой поцелуй прозвучал на её вишнёвых губах…

Молчание на двоих. Время стало лишним.

Мне не надо было говорить, что я живу в ней, просто я смотрел Кате в глаза, в которых не было никаких секретов, они излучали только нежность и любовь. Она даже не подозревала, что обладает таинственной властью притяжения, и я тяготел к ней, как планеты к Солнцу, часто ловя у себя на губах идиотскую улыбку умиления. Милая непосредственность Катюши бесконечно трогала меня, и мне приходилось подавлять приливы ласки и нежности, чтобы не спугнуть её доверительного очарования.

Ночь пахла счастьем. Темнота оберегала нас. Мне стало вдруг весело: я заглянул в изнанку жизни: смерть – и я победил её! Вернее Катя победила нас обоих.

– Гори, – вдруг произнесла она, испугав моё сердце, которое не только горело, но уже сгорало от любви. Но оказалось, это было сказано не мне, а люстре, которая тут же вспыхнула солнцем. Катя всплеснула руками: – Какой беспорядок! – и бросилась собирать осколки разбитого фарфора. – Жаль, всё-таки, чашка XIX века. Я представляю, сколько мужества в ней: пройти первую мировую, вторую мировую войну, революцию 1968 года и вот… я её разбила.

– Катенька, так на счастье! – воскликнул я радостно, готовый в эту минуту разбить всё что угодно.

– Счастье? Тише… К счастью надо красться, зубы сжав и притушив огни, потому что знает, знает счастье, что всегда гоняются за ним…

Она тяжело вздохнула. Я же, полный уверенности и бесшабашного веселья, уже чувствовал этот сладкий запах счастья.

– Катёнок, ты чувствуешь, ночь пахнет тобой.

– Нет, она пахнет ванилью, корицей и сырниками. Сейчас я тебя буду кормить.

– Грудью? – чуть не вырвалась у меня дурацкая шутка. Иногда так бывает, что после высокого напряжения у меня «выбивает пробки» в голове, поэтому смех и юмор – это целебное средство, и бесконтрольный язык отчаянно и с наслаждением несёт всякую чушь.

Взяв с блюда два ещё тёплых сырника, нанизал их на палец себе и Кате.

– Теперь мы обречены.

– Андрюша, обручены, – заливалась она смехом.

– Пусть будет по-твоему – облучены!

– Какие вкусные сырники! Только сейчас я понял, что зверски холоден. От её непосредственно-детского смеха таяло сердце и тянуло на подвиги.

– Катёнок, а что если нам рвануть навстречу твоей мечте? Прямо сейчас мчимся в Барселону! В этот раз ты уж точно увидишь Александра Диего Гари.

– А как же работа?

– Ты знаешь, что означает в переводе с латинского слово «travail»? Инструмент пытки. Надеюсь, мы сможем несколько дней прожить без этого инструмента.

– А сырники?

– Катя, я всё могу, хотел сказать «съесть», но вовремя остановился, чтобы прозвучало по-мужски: «Я всё могу»!

На автомобиле до Барселоны всего лишь 680 километров. На рассвете будем уже на нашей даче. Тебе понравится: море, солнце и… Андрей.

– Его зовут Александр Гари, исправила Катя, не поняв моего «тонкого» юмора. Я искренне наслаждался разговором с ней, думая, что мы – экстраординарная пара, Катя – экстра, а я – ординарный, но не произнёс этого каламбура вслух, зная, что она не выносит остроумных тупиц.

Внезапно, как волной, меня накрыла грусть.

– Мама, родная мама, я виноват перед тобой, я не успел… я многое не успел. А ты сделала для меня всё возможное и даже невозможное. Ты вдохновляла меня, ты убеждала меня, что скоро будет счастье. И вот – я счастлив, но не забываю думать о тебе, и вдруг все матери мира стали дороги мне с их безграничной любовью к своим детям. Ромен Гари вписал в Вечность имя своей матери, мой архитектурный дар гораздо скромнее его уникального литературного таланта, и я не буду трубить на весь мир, что посвящаю тебе мой архитектурный проект, победивший в международном конкурсе. Просто на каждом камне, на каждом кирпиче этого здания на всех языках мира я напишу слово «МАМА»!

Особенный, терпко-пряный запах цветов, стоящих на столе, раздражал меня, может быть, это от него, как говорила тётушка Розали, делалась у меня печаль?

Катя, как шаманка, читающая мысли на расстоянии, тут же унесла цветы подальше. Они вырывались из вазы, и их гибкие стебли так любовно-заманчиво сплетались друг с другом. Я впился глазами в мою красавицу, чтобы она продолжала исполнять желания, но… никакой реакции. Мне осталось только любоваться ею. У Кати в некоторых местах был переизбыток женственности, но мне это даже очень нравилось.

– Катёнок…

Она тут же оказалась рядом. Её глаза дышали светом счастья, но шекспировский передник, как кольчуга безопасности начинал мне «расходовать последний нерв».

– Андрюша, – она сняла передник, улучшив моё настроение, но положила его мне на колени, чтобы я прочитал: «Счастья без примеси страданий не бывает». – Ты согласен с Шекспиром?

– Катенька, о каком Шекспире ты говоришь, подумай сама: уже в 13 лет Уильям бросил школу, чтобы помогать