чокнутые, а ты вообще из другого времени, мы поднимемся на Эверест любви, и мир улыбнётся нам!

Золотистые облака бросают тёплые блики на яркие и смешные фигурки фонтана. Этот фантастический рай артистов Ники де Сен-Фаль и Жана Тингели иллюстрируют произведения Игоря Стравинского «Весна священная» и «Жар-птицу». Раньше на этом месте стоял дом, где жил композитор, получивший французскую национальность в 1934 году, но уехавший во время войны в Америку. Мне приятно, что Париж хранит память о Стравинском, Дягилеве, Рахманинове, Нурееве в названиях площадей, улиц, консерваторий. У памятника Пушкина в «Сквере поэтов» в день его рождения всегда читают стихи люди разного возраста и национальностей. В Париже мы, русские, чувствуем себя, как дома, постоянно наталкиваясь на «родные и знакомые лица» и фамилии. Но сегодня я пришла к центру Помпиду не для того, чтобы любоваться его разноцветными трубами, а чтобы следить за временем. Не удивляйтесь, здесь установили огромное электронное табло с многозначной цифрой. С каждой секундой астрономическое число уменьшается на единицу: это идёт отсчёт секундам, оставшимся до нового тысячелетия, а для меня – до встречи с Полем!

Прохожие несколько напуганы, наблюдая за истекающим временем, а я, улыбаясь, гоню его, подстёгиваю: «Мчись, время, мчись, я так хочу видеть Поля!» За пять франков можно было купить открытку и засунуть всё в «счётчик», отметить на ней время, вернее, исход времени. Для всех жизнь грустно утекала на глазах крохотными осязаемыми мгновениями, чётко обозначенными на табло, а для меня каждая истёкшая секунда приближала к счастью!

Протянулись, проскрипели три дня. От Поля не было вестей. Мы с Альбиной успокаивали друг друга, старались даже улыбаться, но в глазах не исчезало беспокойство и я, не выдержав, позвонила сотруднику Поля – Жюлю. Он каким-то казённым голосом разговаривал со мной, а потом назначил встречу.

С первого взгляда он мне не понравился, и я про себя назвала его «Жюликом». Он вяло пожал мою руку и без всяких предисловий сказал:

– Ça sent le sapin (пахнет сосной).

Можно прекрасно говорить по-французски, но понять это выражение сложно: «пахнет сосной» – создаётся впечатление подготовки к Новому году. Но я уже знала, что это значит… Если в огромной лесистой Росси гробы были дубовыми, то в маленькой Франции – они сосновые. Поэтому русское «врезать дуба» заменилось «пахнет сосной»

– Где Поль?

– В реанимации

– Что с ним?

– Превысил свои служебные полномочия. Он просто сумасшедший. Он рисковал людьми. Его судить надо.

– Кто пострадал?

– Только он.

– Трусы! – заорала я и размахнулась, чтобы врезать ему пощёчину.

Он профессионально перехватил мою руку и сжал до боли, выворачивая её.

«Фашист, – подумала я, – ты не дождёшься ни моих стонов, ни моих слёз».

– Тебе не больно? – злорадно произнёс «Жюлик»

– Благодари Бога, что я не противница злу насилием, иначе от моего удара ногой по твоим «орхидеям» ты бы понял, каково назначение человека – быть им!

– У тебя глаза, как у чокнутой, вы оба…

– Да, и я горжусь этим. Вези немедленно к нему.

– Тебя не пустят в реанимацию.

– Это не твоё собачье дело! Вези!

В военном госпитале меня принял сначала администратор, а потом дежурный врач. Он долго изучал меня: смотрел внимательно в глаза, задержался взглядом на косах, почему-то улыбнулся и спросил:

– Вы его дочь?

– Жена, – твёрдо ответила я, сверкнув обручальным кольцом.

– Хорошо. Вы можете побыть с ним пять минут. Не больше. Вас предупредили, в каком он состоянии?

– Не переживайте. Я не иду к нему, чтобы рыдать, а чтобы любить.

Он вздрогнул от неуместности этого слова в таком месте, где царит печаль.

«Нужно быть отчаянно смелой или совсем потерять голову от любви», – подумал врач, глядя с тоской на детские косы.

Поль лежал на спине с закрытыми глазами. Жалость до огненной боли пронзила моё сердце. С левой стороны из-под одеяла тянулись многочисленные трубочки, стояла капельница, какие-то баночки-скляночки на тумбочке. Несмотря на загар, лицо было бледным.

«Потерял много крови, – подумала я. – Не страшно, я дам ему свою, у нас же так всё совпадает, надеюсь, что и кровь тоже».

Осторожно я прилегла рядом с ним с другой стороны, где не было устрашающих проводов и трубочек. Поль открыл глаза:

– Малышка, ты меня нашла, – с трудом произнёс он.

– Поль, любимый, я тебя нашла, чтобы уже никогда не потерять.

– Mon bébé…

Больше уж ничего он не смог произнести.

– Ты не спрашивай глазами синими, конечно, люблю, люблю, – и поцеловала его терпким звёздным поцелуем.

Я улыбалась ему. Я целовала его лицо. Я говорила слова любви. Я дышала любовью. Я молилась, но в небе ангелы оглохли, небо онемело. Пустота.

Подошёл санитар и хотел помочь мне подняться, показывая на часы.

– Не трогайте меня. Ему будет нестерпимо больно, если ко мне кто-то прикоснётся. Я сама.

Уходя, я продолжала смотреть, улыбаясь в его глаза. Поль ещё держал свою улыбку, но его глаза уже теряли последнюю синь, становясь банально голубыми.

Примечания

1

Письмо А. Вертинского из архива Лариссы Андерсен печатается впервые.