сейчас с впечатляющей настойчивостью маячат в выступлениях идеологов «национального возрождения» и «государства-цивилизации» от Солженицына до Кургиняна, проникая также на посвященные России страницы выходящих в последние годы учебников истории.

В рамках модели, утверждающей как основную задачу «цивилизации в самообороне» сохранение и развитие «ядра», в его окруженности «окукливающей» (по выражению М.Ильина) периферией, миссия русских, остающихся на землях Лимитрофа, должна быть переосмыслена и обоснована по-новому. Тяготы, которые приходится переносить русским Казахстана, Приднестровья, Прибалтики, отчасти Украины, связаны с тем, что сегодня эти люди извне «прикрывают» нашу цивилизацию в годы ее жесточайшего испытания на жизнеспособность, ее продвижения к совершенно новому качеству. Именно так, на основе этой идеологемы, должны строиться отношения российской центральной власти с русскоязычными общинами Лимитрофа.

Модель «острова России» не означает «эмиграции из Евразии». Она, напротив, предполагает, что собственно геополитические внешние интересы России привязаны в максимальной мере к Великому Лимитрофу, тогда как проблемы других цивилизационных платформ для нас имеют скорее миросистемный, чем геополитический смысл. Однако эта модель требует проведения в Евразии такой внешней политики, которая ясно бы различала, где Россия, а где Лимитроф-Евразия. Мы должны сознавать, что не сможем ни ясно определить, ни последовательно осуществить свои миросистемные интересы (например, в том, что касается нашей торговли оружием за Лимитрофом), если не будем сохранять Лимитроф в качестве пояса относительной безопасности России.

С этой точки зрения должны рассматриваться варианты как новой «евразийской» интеграции, так и подспудного государственного дробления России, способные повлечь за собой ее «возвращение в Евразию», растворение в окраинах чужих цивилизаций, «в славянах и тюрках». (Для цивилизации вообще естественно состоять из нескольких государств, но не для цивилизации с такой численностью и такой площадью, как Россия, если, конечно, в этой малочисленной цивилизации есть инстинкт самосохранения.) «Евразийский проект» Н. Назарбаева, как многим казалось, нес такую опасность, и как раз с этим связана реакция на него в России. До известной степени он оказался сопоставим с призывами дудаевской делегации на переговорах в Грозном к воссозданию Советского Союза. Модель «острова России» с самого начала заключала в себе предупреждение против «евразийской стихии». Поэтому меня забавляет и трогает, когда охотно нападающий на «Остров Россию» Кургинян столь же настойчиво выступает против всяческого «использования тоски по интеграции ради разрушения ядра российских территорий».

Все наши геополитические тревоги последних лет могут быть представлены в категориях отношений между Россией, областями Лимитрофа и цивилизационными платформами, выходящими на Лимитроф с другой стороны. В некоторых случаях откровенно неясно, надо ли видеть большую опасность в экспансии на Лимитрофе чужих цивилизаций либо в движении самих народов этого пояса, способном «подмывать» платформы цивилизаций, включая Россию. Скажем, тюркская среда выглядит не очень благоприятной для фундаментализма и, казалось бы, естественно рассматривать Среднюю Азию на правах буфера, сдерживающего приближение исламского мира к России. Но мы видим, что по ряду вопросов, например, относительно статуса Каспия, у России больше взаимопонимания с Ираном, чем с тюркскими государствами Лимитрофа. А главное – для Ирана «альтернативное евразийство» может быть не меньшим источником головных болей, чем для России.

Еще один пример, совершенно однотипный. Как в условиях наползания Китая на Приморье относиться к сепаратистским движениям алтайских народов этой державы? Несомненно, кризис, который предрекают Китаю в среднесрочной перспективе некоторые экономические и политические авгуры, мог бы привести к «пробуждению» этой, ныне латентной части Лимитрофа, к появлению здесь новых образований или, скажем, резкому расширению границ Монголии. Приоткрывающиеся в наши дни реальные размеры синьцзянских и уйгурских запасов энергетического сырья могли бы стать в глазах части мироэкономических лидеров серьезным доводом в пользу ставки на «синьцзяно-корейский проект». Следует ли расценивать такой вариант сугубо позитивно – лишь как снижение китайского давления на Россию? Или нужно исходить из опасности для нас такого направленного «брожения» среди монголов и тюрок, которое могло бы перехлестнуть Транссиб и едва ли не отрезать Дальний Восток от России?

Эти сценарии напоминают о ситуации в Восточной Европе между мировыми войнами. В начале 20-х гг. Польша, восставшее из политического небытия лимитрофное государство, явно «подрывала» обе разделенные ею платформы, отторгнув у Германии Силезию и претендуя на Померанию, а у тогдашней России отхватив часть Украины и Белоруссии. В 1939 г. ущемленные государства перешли с двух сторон в наступление на недружественную им обоим лимитрофную империю. Третий Рейх и СССР стали лицом к лицу – и одна из держав получила в возмездие 1941 г., а другая – 1945-й.

* * *

Итак, что же такое для России Великий Лимитроф: по преимуществу защита, барьер, экранирующий неблагоприятные импульсы, идущие от других «человечеств»? Или опасность расточения России, ее погружения вновь в древнюю Евразию? Или общего ответа нет, и в каждой ситуации «довлеет злоба ее»?

Я не обсуждаю здесь в деталях очень многих вопросов, например, столь интригующего, как потенциал Великого Лимитрофа в поддержании не только военной, но и – что сейчас становится даже более существенным – продовольственной безопасности России с ее аграрным сектором, подорванным и большевистской модернизацией, и нынешними реформами. «Подстраховку» разумнее всего было бы почерпнуть в сельском хозяйстве лимитрофных государств, зависящих от сбыта аграрной продукции и не имеющих больших шансов на западных рынках, т. е. партнеров, которые не рискнули бы шантажировать Россию прекращением доходных для них поставок ради давления на те или иные ее политические решения.

Наконец, существует стратегическая проблема, на которую я решаюсь сейчас только указать. Это возможности, которые могли бы вытекать из конфигурации двух, пока что никак не состыкованных в нашей геополитике факторов: выхода России, пусть достаточно ограниченного, к Тихому океану и ее же доступа к Великому Лимитрофу на большей части его протяженности. Не заключен ли в этой конфигурации, конечно же, требующий гигантского труда для своего полноценного задействования, шанс России сыграть серьезную роль в стыковке тихоокеанского технологического ареала с рынками и ресурсами Лимитрофа – и тем самым поднять свой миросистемный вес, подключиться к пока что наглухо закрытой для нас сфере большого передела рынков? Об этом еще предстоит и говорить, и писать, а пока я (не без некоторой обычной для геополитиков маниловщины) лишь застолблю за собой эту тему «Тихий океан – Великий Лимитроф – Россия».

В конце августа 1995 г. в дополнение к китайскому желанию поучаствовать в каспийско-средиземноморском проекте появилось еще одно свидетельство тихоокеанского продвижения на Великий Лимитроф – обозначающееся американо-японо-китайское соглашение о строительстве нефтепровода из Туркмении через Узбекистан и Казахстан в Японию. На китайском своем отрезке – между Казахстаном и Японией – трансаэиатский нефтепровод, наверное, протянется через Синьцзян и Внутреннюю Монголию, т. е. по инкорпорированным в Китай межцивилизационным пространствам –