Секрет хранился только благодаря тому, что ни один человек не расспрашивал врачевательницу о ее магии. Откровенно говорить на эту тему издавна считалось неприличным, а со временем стало запретным. Прояви кто-нибудь интерес к этому, ей пришлось бы поделиться своими знаниями. Сама же Иза об особых магических средствах никогда не заговаривала, но на вопрос мужчины, если бы таковой возник, была бы вынуждена ответить – женщина не имела права отказывать мужчине, а лгать люди Клана не умели. Их язык общения, включавший в себя многообразные, едва различимые друг от друга жесты, движение и мимику, мгновенно обнаружил бы малейшую фальшь. К тому же говорить неправду никому даже не приходило в голову. Самое большее, на что они были способны в этом смысле, – это нарочито отмалчиваться, что обычно становилось явным, но, тем не менее, не запрещалось.

Иза никогда не упоминала о том, что узнала от матери и что применяла постоянно. Она владела магией предотвращать беременность, другими словами, предотвращать проникновение тотема мужчины в плоть женщины. При этом мужчина, с которым она жила, даже не догадывался, почему у нее до сих пор нет детей. Считалось, что женщина не беременеет, если тотем мужчины слишком слаб и не может одолеть тотем женщины. Желая унизить сожителя, Иза принимала специальные травы. Она хотела, чтобы он и все в Клане думали, будто зачаточный элемент его тотема чересчур слаб и не способен сломить ее защиту, как бы мужчина ее ни бил.

Предполагалось, что мужчина прибегает к побоям, чтобы покорить женский тотем, но Иза знала, что ее сожитель получал от них удовольствие. Поначалу она думала, что, если у нее не будет детей, он отдаст ее другому мужчине. Она ненавидела самодовольного хвастуна задолго до того, как заняла место у его очага. Узнав, что ее отдают под его опеку, она в отчаянии бросилась за помощью к матери, но та ей могла лишь посочувствовать. Однако вопреки ожиданиям Изы сожитель никому ее не отдал. Она была целительницей, женщиной высокого положения в Клане. Повелевая ею, он тешил свое самолюбие, а когда возникли сомнения в его мужской полноценности и силе тотема, стал пускать в ход кулаки.

Хотя побои с благими намерениями в Клане не возбранялись, Иза чувствовала, что Брану было не по нутру. Она могла поклясться, что на месте прежнего вождя Бран ни за что не отдал бы ее этому негодяю. Побороть женщину еще не значит доказать свою мужественность, считал он. Женщине ничего не остается, как подчиниться. Сражаться с заведомо более слабым соперником или, идя на поводу у женщины, давать волю гневу – недостойно настоящего мужчины. Ему положено повелевать женщинами, поддерживать порядок, охотиться и приносить добычу, управлять своими чувствами и стоически переносить боль. Ленивую и дерзкую женщину не грех и поколотить, но только не из злости и не смеха ради, а в назидание другим. Хотя рукоприкладство в Клане было разрешено, мало кто из мужчин взял его за правило. Однако мужчина Изы был одним из таких.

Когда Креб стал жить с ними у очага, мужчина Изы окончательно похоронил мысль отделаться от нее. Помимо того, что она была целительницей, Иза еще и стряпала для Мог-ура. Если бы ушла Иза, с ней ушел бы и Мог-ур. Но мужчина Изы воображал, будто все в Клане думают, что великий шаман раскрывает ему свои тайны. На самом же деле Креб общался с ним разве что из вежливости и в большинстве случаев даже не удостаивал внимания. В особенности, когда заметил на Изе красочные синяки.

Между тем Иза продолжала прибегать к травной магии. Но когда все же забеременела, решила не противиться судьбе. Видно, чей-то дух все же пересилил ее магию и покровителя. Вполне возможно, что он принадлежал тотему ее сожителя. Одного Иза теперь не могла взять в толк: если его духовный покровитель наконец взял над ней верх, почему он тогда покинул ее сожителя, едва землетрясение разрушило пещеру? У Изы тогда оставалась одна надежда. Она молилась о девочке, с одной стороны, чтобы сбить с негодяя спесь, а с другой – чтобы продолжить родовую ветвь целительниц. Хотя, если б мужчина Изы был жив, она охотнее оборвала бы эту линию на себе, нежели завела ребенка. Родись у нее сын, ее мужчину распирало бы от самодовольства, а в случае появления дочери оставалась бы некоторая неудовлетворенность. Теперь же Иза мечтала о дочери только затем, чтобы делить очаг с Кребом.

Отложив в сторону сумку с травами, Иза забралась под меховое одеяло, под которым мирно почивала девочка. «Эйла, должно быть, родилась в рубашке, – рассуждала целительница. – Пещера найдена, и малышка будет жить с нами, со мной и Кребом. Возможно, она принесет удачу, и у меня родится дочь». Иза обняла девочку и прижалась к теплому тельцу.

После завтрака Иза поманила к себе Эйлу, и они пошли вверх по ручью. На другом берегу женщина заметила небольшую лужайку и, перебравшись вброд через ручей, увидела несколько растений, высотой в фут, с темно-зелеными листьями, плотно облепившими стебель, увенчанный колосом маленьких зеленых цветочков. Целительница откопала красный корень лебеды и направилась к болотистому берегу тихой заводи, где отыскала хвощ, а чуть дальше – мыльный корень. Эйла шла следом, изнемогая от любопытства. В ее головке теснилось множество вопросов, но она не могла их задать.

Когда они вернулись в лагерь, Иза наполнила туго сплетенную корзинку водой и бросила в нее стебли хвоща и горячие камни. Сидя рядом на корточках, Эйла не сводила с нее глаз. Женщина достала заточенный камень и отрезала от своей накидки небольшой круг. С помощью другого заостренного инструмента проделала по краю несколько дырок. Содрала с соседнего куста длинный и тонкий кусок коры и продела его в отверстия вместо тесемки. После чего, предварительно примерив длину к шее Эйлы, быстрым движением ножа, изготовленного Друком, Иза отхватила кусок веревки, державшей на талии ее накидку. Все это заняло не больше минуты.

Когда вода закипела, Иза взяла в охапку все собранные ею травы, прихватила плетеную чашу и вместе с девочкой поспешила к ручью. Они дошли до места, где течение становилось тихим, а берег пологим. Отыскав камешек и расплющив им смоченный мыльный корень, она получила мыльную пену. После этого вытащила из одежды все мелкие предметы и разделась. Последним Иза сняла с себя амулет и аккуратно положила поверх всего.

Взяв девочку за руку, Иза завела ее в ручей. Эйла была в восторге: она любила воду. Когда малышка вся намокла, женщина вытащила ее и, усадив на камень, стала намыливать от спутанных прямых волос до пят. Окунув ребенка в холодную воду, Иза зажмурила глаза, желая, чтобы ее действие повторила девочка. Не понимая, что от нее требуется, Эйла повторила мимику Изы, полагая, что следует закрыть глаза. Девочка наклонила вперед голову, и целительница стала промывать ее отваром хвоща. В волосах ребенка ползали крошечные твари – не зря голова у ребенка чесалась. Иза втерла в волосы отвар хвоща, еще раз промыла и, расплющив корень лебеды вместе с листьями, вновь намылила голову и прополоскала волосы, после чего повторила весь процесс над собой. Ребенок тем временем играл в воде.

Пока они обсыхали на берегу под теплыми лучами солнца, Иза с помощью прутика с ободранной корой расчесывала девочке спутанные пряди. Красивые, почти белые и блестящие, как шелк, волосы Эйлы вызывали у целительницы восхищение и удивление. Кроме них, малышке нечем было похвастаться. Однако Иза ничем не выдала того, что думала. Даже покрытая загаром, кожа ребенка оставалась более светлой, чем у людей Клана. «До чего же непривлекательное создание эта девчушка с голубыми глазами, – изумлялась про себя женщина. – Ее соплеменники, безусловно, тоже люди, но на редкость безобразные. Бедное дитя! Трудно ей будет найти себе мужчину.