По его словам, год за годом в Бессарабию бежало множество крестьян, бунтовщиков и преступников из центральных губерний России. Полиция, конечно, пыталась ловить их, да только безуспешно. Исчезали они. Вот только что он был, беглый каторжник, а потом словно бы под землю провалился.

Помучив еще немного Гоголя неизвестностью, Пушкин выдал разгадку. Беглецов оттого не получалось изловить, что они брали себе имена умерших. Преставился какой-нибудь Иван Иванович Иванов, ан нет – живет себе в новом обличье. Смерть его не регистрировалась, в метриках он продолжал здравствовать как ни в чем не бывало. И так в десятках случав, в сотнях.

– Эти фокусы за деньги проделывались? – догадался Гоголь.

– Конечно, – подтвердил Пушкин. – Они и теперь продолжаются. Торговля мертвыми душами приняла поистине грандиозные масштабы. Необходимо выяснить, кто этим заправляет, и раскрыть заговор, чтобы оградить себя и близких, а заодно сослужить службу Братству.

– Какое же это имеет к нам отношение?

– Самое прямое, Николай Васильевич. Если мы найдем паука, сплетшего эту сеть, то Жуковский отправится с докладом прямо к государю, утерев тем самым нос Бенкендорфу... – Пушкин расхохотался и добавил озорно: – Тот самый сиятельный нос, под которым безнаказанно творится безобразие с мертвыми душами. Таким образом, мы ослабим положение противника, а свое собственное усилим. Ну и ты, мой друг, развеешься вдали от столицы, покуда мы темные чары развеем. Как? Нравится тебе мое предложение?

– Я поеду! – вскричал Гоголь и, не сумев усидеть на месте, в возбуждении забегал вокруг стола, топая ногами. – Опыт сыска у меня имеется, так что я выведу преступников на чистую воду.

– Мы тебе в сопровождающие верного человека дадим, – пообещал Пушкин. – Такого, которому сам черт не брат.

– Отлично! В компании веселее будет.

Пушкин взглянул и встал.

– В таком случае позволь мне откланяться. Подробности письмом вышлю. Начинай пока собираться. По рукам?

Но Гоголь не был бы Гоголем, если бы не использовал открывшуюся -возможность выторговать себе особую выгоду.

– Послушай, брат, – молвил он, беря ладонь Пушкина в свою, но не спеша ее отпускать. – Взамен ты должен пообещать мне одну вещь...

– Взамен? Но ведь ты сам искал, куда уехать!

– Я метил в Миргород, а ты меня шлешь в Бендеры, – хитро произнес Гоголь. – Совсем не одно и то же.

Пушкин засмеялся:

– Я вижу, ты выздоравливаешь, брат. Ладно. Говори мне свое условие.

– Сюжет, Александр Сергеевич. Позволь мне воспользоваться историей для написания книги.

– Что ж, будь по-твоему. Но у меня тоже будет условие, Николай Васильевич.

– Говори, – тряхнул волосами Гоголь.

– Это будет не проза, а поэзия! – ошарашил его Пушкин. – Коли согласен, то забирай себе мертвые души, шут с тобой.

Он встряхнул руку Гоголя и высвободил свою. Они стояли друг напротив друга, такие разные, что трудно было сыскать двух менее похожих людей.

– Значит, если я издам поэму «Мертвые души», то ты не будешь против, Александр Сергеевич? – уточнил Гоголь.

– Сказал же ведь, – нетерпеливо произнес Пушкин.

– Тогда это будет поэма.

– Бог в помощь!

Они распрощались, и Пушкин, недоверчиво усмехаясь, покинул квартиру. Он однажды ознакомился с поэтическими опытами младшего товарища и был убежден, что затея с поэмой с треском провалится. Плохо же он знал Гоголя!

Глава IX

Бенкендорф принял Гуро на ходу, по пути из Петербурга в Царское Село. Экипаж его был снабжен столь мягкими рессорами, что не ехал, а словно плыл, увлекаемый четверкой белых лошадей. Там было где не только с удобствами разместиться вдвоем, но даже и поспать, если бы выпала такая необходимость. Бенкендорф любил удобства и обставлял себя ими со всех сторон при любой возможности. При этом он выставлял себя окружающим человеком сугубо военным, привыкшим к походным условиям и заботящимся не о себе, а об Отчизне и государе. Такому умению казаться, а не быть можно было только позавидовать.

Бенкендорф ни разу не перебил Гуро во время подробного доклада. И только потом стал задавать вопросы, возникшие у него во время слушания.

– Слуга Гоголя человек надежный? Не ведет ли двойную игру?

– Слишком прост для этого. Но и не дурак, ваше сиятельство. Не извольте беспокоиться.

– Я обязан беспокоиться, – прозвучал резкий ответ. – Обо всем! Только моими стараниями и стоит держава! Врагов развелось, как мышей в доме, долго остававшемся без присмотра.

– Мы истребим их, – молвил Гуро.

Бенкендорф пропустил реплику мимо ушей, как ничего не значащую. Он терпеть не мог пустопорожней болтовни.

– Бендеры, – проговорил он задумчиво. – Отчего-то название это засело у меня в голове. Что-то с ним связано...

– Не Могу знать, ваше сиятельство.

– Я вспомню, – пообещал Бенкендорф, глядя в окно на скучный осенний пейзаж. – Есть такое правило: когда не можешь припомнить сразу, не тужься понапрасну, а отпусти мысль, пусть ускользнет. Потом все равно вернется. Сама.

– Я тоже так поступаю в подобных случаях, – сказал Гуро.

Бенкендорф опять не услышал. Ему было все равно, как поступает подчиненный. Значение имели лишь результаты. Пока человек их показывал, он был полезен графу и служил у него.

– Я хочу, чтобы вы самолично отправились туда, сударь, – сказал он.

– В Бендеры?

– Кажется, у вас появилась манера переспрашивать, сударь. Она мне не нравится.

– Простите, Александр Христофорович, – поспешил склонить голову Гуро. – Просто я подумал...

– Предоставьте это мне, сударь, – отчеканил Бенкендорф. Заметив, как напряглось и побелело лицо спутника, он понял, что его языком говорит скверное расположение духа, и смягчил тон. – Столь важное дело не может быть поручено кому попало. Вот почему, Яков Петрович, собирайтесь-ка вы в Бендеры.

– Прикажете следить за Гоголем? – кисло спросил Гуро.

При всем своем уме, в сравнении с Бенкендорфом он часто бывал глуп.

– В том числе и следить, – подтвердил граф. – Возможно, он выведет вас на верный след, сударь.

– След кого?

– Какой же вы непонятливый, Яков Петрович! – Бенкендорф досадливо скривился, качая редковолосой, искусно завитой головой. – Мертвые души! Они-то и интересуют меня в первую очередь.

Гуро открыл рот, чтобы опять переспросить, но понял, что это может оказаться непростительной ошибкой, и промолчал. Бенкендорф заметил это, и край его рта улыбчиво оттянулся.