Сенную площадь успокаивать бунтовщиков. В народе его приняли за генерал-адъютанта Меншикова, но граф не стремился к огласке и славе. Он знал, что настоящие творцы истории всегда находятся в тени, уступая лавры другим. Правители не терпят возле себя популярных личностей. Им спокойнее держать рядом сановников, ненавидимых народом, которые, как они полагают, не могут претендовать на власть. Бенкендорф не рассеивал подобных заблуждений Его Величества.

Ни от кого не таясь, они приехали на площадь по большому проспекту. Там еще лежали трупы, и к коляске ринулась разгоряченная толпа. Бенкендорф встал и, картинно взмахнув шляпой, объявил бунтовщикам, что с ними намерен говорить сам государь. Одновременно с этим и он сам, и все его тайные соратники использовали всю свою гипнотическую силу на подавление воли толпы. Это сработало. Тысячи людей принялись валиться на колени, обнажая головы и ломая шапки. Император обратился к ним с довольно бессвязной речью, но слова не имели значения. Основное воздействие оказывали волны, направленные на Сенную площадь с четырех сторон света и посередине. Чернь плакала от умиления, ползала у конских ног и целовала колеса коляски. Протест закончился полным восторгом горожан. Император еще немного покрасовался перед ними и поехал мыться в многочисленных чанах.

После такого триумфа его доверие к Бенкендорфу стало полным. Он не стал возражать, когда граф предложил создать военный трибунал для выявления и казни всех подстрекателей холерных бунтов. Такой же трибунал уже вовсю работал в Варшаве, карая поляков, посмевших требовать отсоединения от Российской империи. К сожалению, большая часть верхушки сумела сбежать и скрыться. В их числе был и Адам Кашмарек, упомянутый Бенкендорфом. Гуро понимал, что если отыщет этого человека, то окажет графу неоценимую услугу... а значит, и себе самому тоже.

Когда экипаж прибыл в Царское Село, то форейтор, не давая передышки лошадям, погнал его обратно.

На этот раз Гуро ехал один и мог расслабиться, не напуская на себя глупый вид и не задавая идиотских вопросов. Он достаточно хорошо изучил графа, чтобы знать, как не любит тот любые проявления ума и самостоятельности. Беда всех сильных мира сего, в том числе, вероятно, и- самого Князя тьмы. Тот, вероятно, тоже предпочитал иметь рядом не мыслящих, но слепо подчиняющихся слуг. Интересно, как ведет себя в его присутствии Бенкендорф? Интересно бы увидеть его с покорной миной на физиономии и опущенной головой. Очень может быть, что однажды Гуро удостоится такой возможности. Чем черт не шутит. Да буквально всем.

Услышав нервный смешок позади себя, кучер сгорбился на козлах и непроизвольно подстегнул лошадей. Гуро устремил ему взгляд между лопаток. Полезно иногда немного потренироваться, чтобы не утратить навыков.

Кучер оглянулся через плечо. Гуро покачивался в коляске и смотрел стеклянным взглядом сквозь него. Через некоторое время кучер опять оглянулся, на физиономии его отражалась мучительная борьба. «Делай, что тебе велено!» – послал мысленный сигнал Гуро. Кучер отвернулся, занес кнут и огрел по спине форейтора, сидящего верхом на лошади впереди. Форейтор повернул голову, его глаза вылезли из орбит.

– Извините, вашеблагородь! – крикнул перепуганный кучер. – Сам не знаю, как получилось.

Он говорил чистую правду. То, как и почему у него получилось хлестнуть офицера, знал Гуро, который не собирался посвящать никого в свои маленькие секреты, так что по возвращении во дворец кучеру предстояло быть нещадно выпоротым, а если совсем уж не повезет, то и арестованным за покушение на честь мундира.

Гуро зевнул. Ему не было дела до огорчения и радостей так называемых простых людей. Они существо-1 вали на свете для того, чтобы ими можно было управлять и подчинять своей воле, использовать в своих интересах. Никакого иного предназначения у них не было и не могло быть, что бы там они о себе ни мнили.

Гуро опять зевнул и стал обдумывать, что взять с собой в Бессарабию.

Глава X

Читателю, несомненно, знакомо чувство, возникающее, когда удается избежать нависшей угрозы или оправиться после тяжелой болезни. Именно так почувствовал себя Гоголь, когда стало ясно, что скоро он уезжает. Было настоящим счастьем знать о скором расставании с Петербургом. Слишком страшным стал этот город после того, как темные силы разыгрались в нем.

Проснувшись, Гоголь с удовлетворением отметил, что кошмаров, мучивших его в последнее время, этой ночью было значительно меньше. Должно быть, Братство уже приступило к рассеиванию напущенной порчи. Или все дело было в настроении? Прислушавшись к себе, Гоголь подумал, что да, изменение его внутреннего состояния сказалось на восприятии внешнего мира. Хитрец Гуро правильно воспользовался моментом. Он применил свои чары против сломленного морально Гоголя, поэтому так преуспел в своем черном деле. Здорового, сильного, уверенного в себе человека подобными штучками не проймешь.

Но в любом случае Гоголь был рад отъезду. Отныне Петербург стал городом, где было разбито его сердце, где страдала и мучилась его душа. Здесь была похоронена его неразделенная любовь, и находиться здесь было все равно что оставаться в склепе с умершей. Он рвался на волю. Может быть, по возвращении столица уже не будет видеться ему в столь мрачных красках. Даже наверняка так оно и будет. Но сейчас прочь, прочь! И как можно скорее!

– Ефрем! – крикнул Гоголь. – Согрей воды. Я мыться буду. И побриться не мешает.

Приблизив к зеркалу выпяченный подбородок, Гоголь провел по нему пальцем. Ефрем топал по квартире, таская ведра и дрова. «Быстрей, быстрей», – поторапливал его Гоголь. Пожитки были уже почти собраны и требовали, чтобы их поскорее вынесли из дома, – и потасканный чемодан из крашеной кожи, и батюшкин саквояж, и небольшой ларец, где хранилось все самое ценное: документы, письменные принадлежности, Библия и стопка писем, заботливо перевязанных лентой. У Ефрема вещей было немного – все они помещались в мешке, а спешно нанятый кучер Спиридон держал свои пожитки в ящике под козлами. Это был здоровый малый с бородой, словно бы приклеенной к его молодой румяной физиономии. Он и Ефрем сошлись с первых же минут знакомства и были довольны обществом друг друга.

Отправив слугу внести плату за квартиру вперед на месяц, Гоголь велел Спиридону сносить вещи вниз и спустился сам, увидев прохаживавшегося подле коляски попутчика. Им был поручик кавалерии, присланный Братством. Если бы для портрета его было бы позволено изобразить лишь несколько основных деталей, то это были бы синие глаза, усы, эполеты и сабля, волочащаяся за ним в ножнах.

Здороваясь с Гоголем, он так сильно стиснул вялую ладонь Гоголя, что тот охнул.