— По-твоему,это грех, если девушка хочет реализовать свои возможности? — воскликнулаона с излишним нажимом, словно начинающая актриса, пробующаяся на роль.

— Реа…как? — переспросила старуха.

— Реализоватьсвои возможности, бабушка. Понимаешь, что это значит? Ты свои возможностиреализовала, стоя у плиты, а я молода и хочу реализоваться по-своему, —решительно заявила юная внучка.

— Стоит лиделать такие вещи, если их и не выговоришь, язык сломаешь, когда здесь рядом, утебя под боком, есть все, что нужно? — Старуха провела рукой полбу. — Когда я была молода, нищета была такая, что смотреть больно. Мясоели только на Пасху да на Рождество. Я была тупая, как коза. Учительница вшколе меня держала на первой парте, рядом со своим столом. Читать-считать онаменя не учила, а давала штопать носки да чинить белье. Говорила: «У тебя,Джаннина, руки золотые. Зачем тебе учиться писать? Для женщины главное — уметьшить и готовить. Так и семью прокормишь». Так у меня все и вышло. Сперва в полеработала, потом на кухне. Вырастила сына, внуков подняла. И тебя, дуреху, тоже.

Девушка упрямопокачала головой. Из кухни донеслись возбужденные голоса, и они обенасторожились.

— Мамассорится с Антаресом, — определила Мария.

Антаресу, старшемубрату Марии, было двадцать шесть лет, но Роксана требовала от негобеспрекословного подчинения, как от малого ребенка. Вся вина молодого человекасостояла в том, что дух новаторства заставлял его предлагать для включения вменю экзотические блюда, которые семья считала оскорблением хорошего стола.

— Главное,чтоб еда была сытной, болван, — твердила Роксана грубоватым груднымголосом.

— Главное —качество и стиль, — стоял на своем Антарес, мечтавший открыть собственноесовременное заведение на набережной Порто-Канале в Чезенатико. Честолюбивыезамыслы сына доводили мать до белого каления: она твердо верила, что любаяпопытка выйти за пределы магического круга семьи и родной деревни приведет кгибели.

Бабушку этиежедневные перепалки только забавляли, а Марию раздражали, лишь укрепляя в нейуверенность в собственной правоте и стремлении искать самостоятельной жизни настороне.

— Ониневыносимы, — вздохнула девушка, энергично взбивая на голове бабушкисеребряные завитки прически.

— Добраяссора никому не вредит, — добродушно усмехнулась старуха.

Острый слух Марииуловил вдалеке нарастающий шум мотора. Она пришла в смятение.

— Я наминутку выйду на дорогу, — сказала она, заметно краснея, и уронила щетку игребешок на колени бабушке.

— Что там, надороге, медом, что ли, намазано? — лукаво спросила старуха.

— Не выдавайменя, бабушка, я сейчас вернусь, — умоляюще попросила Мария.

Старуха понимающекивнула.

— Не торчитам долго, — проворчала она, и в ее смягчившемся взгляде промелькнулодалекое воспоминание.

Мария обогнуладом, пересекла пустынную в этот час автомобильную стоянку, которой вскорепредстояло заполниться машинами воскресных посетителей, и жестом заставилазамолчать Лилу и Москино, двух громадных полканов неопределенной породы,решивших поприветствовать ее радостным лаем.

Шоссе, обсаженноепо обеим сторонам высокими тополями, было пустынным, но Мария знала, чтовот-вот из-за поворота покажется машина Мистраля. Она поправила рукой густые идлинные огненно-рыжие волосы, облизнула губы и несколько раз ущипнула себя защеки, чтобы казались румяней. Потом одернула короткое небесно-голубое ситцевоеплатьице с рисунком в виде веток цветущей мимозы. Шум мотора приближался, и,когда из-за поворота вылетела переоборудованная Мистралем малолитражка, ещеболее яркая, чем ее волосы, сердце чуть не выскочило у нее из груди. «Алыйметеор», как она его называла, заставлял трепетать самые потаенные струны еедуши. Послышался визг тормозов, и машина остановилась прямо перед ней. Красивоесмуглое лицо показалось в окне.

— Привет,Мария, — раздался звучный голос. — Что ты делаешь?

— Может, тебяжду. Что скажешь? — ответила она, не трогаясь с места.

— Скажу, чтоты мне очень нравишься, — ответил он, лукаво поглядывая на нее. Мистралютоже исполнилось восемнадцать, и он был несказанно хорош собой. Мария простоумирала, глядя на его гибкое и сильное тело, на решительные черты лица. Она несводила с него глаз, пока он вылезал из машины. На нем были линялые джинсы ичерная футболка: его обычный наряд. Упрямое выражение смягчилось ослепительнойулыбкой. На смуглом лице, под шапкой черных вьющихся волос, ярко блестелиголубые глаза.

— Что ты таксмотришь? — спросил он, решив, что внимание девушки привлек какой-тонепорядок в его одежде. — Я что, испачкался?

— Ну,совершенно чистым ты не бываешь никогда, — двинувшись ему навстречу,пошутила Мария. — Уж если ты не копаешься в машине, значит, лежишь подней.

— Тебе ненравится? — насупился Мистраль.

Он стоял,прислонившись к дверце, сунув руки глубоко в карманы. Мария знала, чтолатаная-перелатаная малолитражка ему куда дороже собственной жизни.

— Ну что ты,я просто восхищаюсь, — призналась она.

— Ты мне тожеочень нравишься, — прошептал Мистраль, положив сильные руки ей на плечи.

Марию охватилоглубокое, невыразимо сладкое волнение. Он попытался притянуть ее к себе, но онаинстинктивно отпрянула.

— Зачем тыприехал? — спросила она кокетливо.

— Потому чтоты ждала.

Оба разразилисьоткрытым ребячьим смехом.

Они познакомилисьвесной, когда Мария пропорола гвоздем шину велосипеда. С тех пор она сталаездить на работу еще охотнее, чем раньше: ведь мастерская, где он работал,находилась на самом въезде в Чезенатико. Они здоровались, украдкой обнимались,и она уезжала в «Салон красоты» синьоры Ванды, когда-то обучавшейся во Франции,у самого Кариты в Фобур-Сент-Оноре. Когда мать ругала Марию за упорноенежелание оставить работу у Ванды, Адельмо вступался за нее:

— Увлечениепройдет, вот увидишь, мы еще сделаем из нее отличную стряпуху.

Но Мария терпетьне могла кухню, и, когда заставляли стоять у плиты, ее начинало по-настоящемутошнить.

— Учисьперемешивать крем медленно, не торопясь, все время в одном направлении, а тобудут гузки, — говорила ей старуха.

— Сгустки,бабушка, — поправлял ее Антарес, фанатичный приверженец точности.

— Какаяразница? Главное, чтобы крем был хороший, — уклонялась от критики старуха.

Бабушкина кухняславилась по всему краю, но сама она, когда стряпала, не пробовала на вкус ниеды, ни вина, определяя готовность и качество блюд нюхом. Нос ее являл собойцелую химическую лабораторию, гарантирующую точность диагноза. Однако Марияпредпочитала аппетитным ароматам стряпни легкомысленное благоухание «Салонакрасоты».