— Как ты думаешь, папе понравится? — вдруг спросил он меня нарочито безразличным тоном.

Его слова вызвали во мне целую бурю. Я помедлила и намеренно тоже ответила ему вопросом, хотя заранее знала, что он скажет:

— Ты о дедушке Эрнесто?

— Нет, — невозмутимо произнес Леонардо. — Я о моем отце.

Правда, как ее ни преподнеси, показалась бы ему очень обидной. С самого рождения Леонардо его отец не проявлял ни малейшей заботы о своем внебрачном сыне. Мне и в голову не пришло бы, что Леонардо может печься о его мнении! Тем не менее оказалось, что мальчик вовсе не позабыл кровного родителя и, как все дети, желал снискать его одобрение.

— Твой отец очень занят у себя во Флоренции, — как можно безучастнее вымолвила я.

— Вот почему мы с ним не видимся, да?

— Да, — едва слышно согласилась я.

«С чего вдруг эти вопросы?» — недоумевала я про себя. Раньше Леонардо ничем таким не интересовался. Мне казалось, что в жизни его все устраивает. Рядом с нами столько любящих сердец — Франческо, а теперь и Магдалена, и дедушка Эрнесто…

— Мамочка, смотри!

Я так разволновалась, что призыв Леонардо застал меня врасплох. Он указывал на что-то прямо перед собой — на отдельный луч солнца, пробившийся сквозь толщу облака над нами, отчего участок луга озарился вдруг неземным сиянием. Ярко-лиловые цветы лаванды и золотистые мальвы переливались в нем невиданными полутонами, а воздух, недавно просто прозрачный, теперь завибрировал от искрящихся пылинок — микроскопических мошек, роившихся в неистовом вихревом танце.

— Какая красота! — воскликнула я, схватив сына за руку.

Затаив дыхание, мы несколько мгновений безмолвно созерцали волшебство. Вскоре луч расширился и стал обычным дневным светом, а чудесное зрелище рассеялось так же стремительно, как и появилось. В глазах Леонардо сияли радость и восторг. Он восхищенно улыбался, не нарушая молчания — слова были здесь ни к чему. Чрезвычайно довольный, мой сын вернулся к рисунку и больше не заводил речь об отце.

Визиты к дедушке увенчали детство Леонардо особой гордостью. Когда он достиг возраста осмысления, папенька начал брать его в аптеку и знакомить с лечебными травами. Сама я покинула родительский дом в пятнадцать лет и не успела закончить обучение, поэтому теперь продолжила его вместе с сыном. Сообща мы весело штудировали папенькину коллекцию книг и манускриптов. В семье да Винчи ведать не ведали, что Леонардо весьма преуспевал в латыни и даже слегка поднаторел в греческом. Я затаенно улыбалась всякий раз, когда папенька твердил моему сыну те же уроки из философии, географии или геометрии, которые в его возрасте усваивала я.

Со временем выяснилось, что Леонардо — левша. Появляйся он почаще на людях, эта особенность закрепила бы за ним славу еретика или сатанинского отродья. Семья да Винчи не слишком заботилась о его образовании — пару раз в неделю нанятые наставники преподавали ему лишь азы грамоты. В угоду им Леонардо выучился писать и правой рукой и стал владеть обеими одинаково хорошо.

Мы с сыном и с папенькой проводили долгие часы за чтением глав «Одиссеи». Леонардо стоя разыгрывал всех персонажей одновременно. Более других ему полюбились чудовища, и сверхъестественной силой воображения он дополнял и приукрашивал Гомеровы описания мест, событий и мифических созданий так, что впоследствии я уже никак не могла удовольствоваться первоначальным, более бледным и скудным текстом сказаний великого грека.

И в папенькином аптекарском огороде мы на Леонардо нарадоваться не могли. Он без устали корпел над растениями, наблюдая за тем, как сезонные изменения сказываются на их развитии. Любимым его занятием было посадить в землю семечко и затем следить, когда из нее покажется росток. Он то и дело прибегал к нам с обнадеживающими новостями о жизнедеятельности своего питомца. «Мама, дедушка! — вскрикивал он. — Наперстянка со вчерашнего дня поднялась на целых два пальца! Если бы мне остаться здесь на ночь, я взял бы свечку, лег бы на пузо и смотрел, как она растет!» Все мы, однако, понимали, что никто не позволит Леонардо остаться у нас на ночь. Несмотря на кажущееся безразличие деда и бабки да Винчи, они взъярились бы, если бы только узнали, до какой степени мы влияем на их внука.

Но в один воистину замечательный день папенька открыл мальчику двери и в потайную алхимическую лабораторию. Леонардо восхитился, узнав, что я присматривала за атенором, когда была такой же маленькой девочкой, как он сам. Секретность как нельзя лучше отвечала его натуре, и он тут же принялся сооружать собственные тайники на каждом этаже папенькиного дома. Подозреваю, что он прятал разные вещички и в аптекарском огороде. Затем он с огромным удовольствием извлекал и рассматривал припасенные там сокровища, отысканные во время наших полевых прогулок: мышиный череп, змеиную кожу, а также необычные лабораторные трофеи — кусочки киновари или серебра.

Несмотря на выдающиеся дарования, мой сын обожал дурацкие шутки и изобретал все новые средства, чтобы до смерти напугать нас с папенькой. Однажды, когда мы все втроем были в лаборатории, Леонардо внезапно окликнул нас. Мы с папенькой обернулись и увидели, что он держит чашу с красным вином над плошкой с кипящим маслом. Мы хором вскрикнули: «Не надо!» — но Леонардо уже опрокидывал вино в плошку. К потолку взметнулись яркие цветные сполохи, и пламя едва не охватило весь дом.

За этот проступок Леонардо был наказан отлучением от папенькиной лаборатории на целый месяц. Кисло улыбаясь, он потом признался мне, что удовольствие увидеть наши перекошенные от ужаса лица того стоило.

В другой раз, готовясь ко сну, я отдернула покрывало на постели и завизжала от ужаса: на моей подушке корчилось уродливое чудище с налитыми кровью глазами. Я отпрянула с такой силой, что села на пол и, переведя дух, на карачках подползла обратно к кровати. Я уже догадалась, что это существо — дело рук моего дражайшего сынули, вредины и озорника. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что тварь состоит из разрозненных частей, позаимствованных у летучих мышей, ящерок, змей и гекконов. Конечности миниатюрного «дракона» не двигались, зато его «тело» — стеклянная банка, в которой отчаянно копошились многочисленные жуки, сверчки и цикады, — поражало своим жизнеподобием. Огромные зенки на поверку оказались двумя заключенными в такой же плен юркими сороконожками, выбранными, как я поняла, за их ярко-алый окрас.

Папенька, потревоженный моим криком, прибежал ко мне в спальню в чем был — в ночной сорочке. Я, несмотря на недавний испуг, уже хохотала, и он рассмеялся вместе со мной. Полуангел, получерт — другого такого, как наш Леонардо, во всем мире было не сыскать. Наказания за эту шутку ему не последовало, но в тот раз мы вытянули из него обещание, что его проказы не должны довести нас с папенькой до смерти от сердечного приступа.

Меж тем живописные опыты Леонардо, поначалу весьма непритязательные, превращались в довольно искусные и даже мастерские. У него легче и с большим сходством получались живые объекты, в отличие от неодушевленных, например домов или мостов. Покоренный удивительной симметрией анатомического строения насекомых, он изображал их с невероятной точностью. Собаки, кошки и лошади на рисунках Леонардо выходили совершенно всамделишными, настоящими, воплощая его любовь ко всему живому.