– Господи боже ты мой! – говорю я. – А документы у тебя наэто есть. Том Сойер?

– Есть, вот они тут, и я их все время изучаю. Можешь сампосмотреть, если хочешь. От Нью-Йорка до Тихого океана две тысячи шестьсотмиль, а от одного края Великой Пустыни до другого – три тысячи двести. ПлощадьСоединенных Штатов – три миллиона шестьсот тысяч квадратных миль, площадьпустыни – четыре миллиона сто шестьдесят две тысячи. Сахарой можно накрыть всеСоединенные Штаты – до последнего дюйма, а туда, где края выступают, можнозасунуть Англию, Шотландию, Ирландию, Францию, Данию и всю Германию в придачу.Да, сэр, всю родину смелых и все эти страны можно начисто запрятать под ВеликойСахарой, да еще две тысячи квадратных миль песка останется.

– Да, – говорю я, – тут уж я и вовсе ничего не понимаю.Выходит, господь положил на Сахару столько же трудов, сколько на СоединенныеШтаты и все прочие страны. Он, наверно, не меньше двух или трех дней этупустыню создавал.

Тут Джим вмешался в наш разговор:

– Нет, Гек, неправильно ты говоришь. Я так думаю, что этупустыню вовсе никто не создавал. Ты только погляди на нее. Погляди – и увидишь,что я прав. От пустыни какой прок? Никакого. От нее никакой выгоды быть неможет. Верно я говорю, Гек?

– Пожалуй, верно.

– Ведь правда, масса Том?

– Может, и правда. Валяй дальше.

– Если от чего-нибудь никакого проку нет, то его зрясоздали, правда?

– Правда.

– Ну вот! Разве господь бог создавал что-нибудь зря? Вы мнеответьте.

– Конечно, нет. Не создавал.

– Тогда зачем же он пустыню создал?

– Валяй, валяй. В самом деле, зачем он создал пустыню?

– Масса Том, мое мнение такое: он никогда ее не создавал, тоесть у него и в мыслях ничего такого не было, он и вовсе за это дело не брался.Сейчас я вам все растолкую, и вы тогда увидите. Все было точно так же какбывает, когда строится дом. Что вы тогда делаете с мусором и щепками, которыеостаются? Вы берете их, вывозите и сбрасываете в кучу на каком-нибудь пустомучастке. Ну, вот я и думаю, что точно так же оно и было. Когда господь богсобрался построить мир, он взял множество камней и сложил их в кучу, а потомвзял много земли и тоже сложил в кучу рядом с камнями, а потом взял песок, иего тоже там рядом, в кучу сложил. Затем он начал. Отмерил он немного камней,земли и песку, сложил их вместе и сказал: "Это Германия", а послеприклеил к ней ярлык и поставил в сторону сушиться; потом отмерил еще немножкокамней, земли и песку, сложил их вместе и сказал: "Это СоединенныеШтаты", приклеил на них ярлык и поставил в сторонку сушиться; и так далееи тому подобное – пока не настал субботний вечер. Тогда он оглянулся и увидел,что все они созданы и что очень даже хороший мир он за такое короткое времясоздал. Вдруг он заметил, что землю и камни он отмерил точно, а вот песку-тоочень много осталось, а как это так вышло, он и сам позабыл. Стал он глядеть,нет ли где поблизости пустого участка, и увидел это место, и сильнообрадовался, и велел ангелам забрать весь песок, да и свалить его сюда. Вот чтоя про это думаю – я думаю, что Великую Сахару вовсе никто не создавал, онапросто так, случайно получилась.

Я сказал, что это и в самом деле веский аргумент, Джим ещени разу такого не приводил. Том сказал то же самое. Однако он добавил, чтоаргументы – это в конце концов одни лишь теории, и больше ничего; а теорииничего не доказывают, от них только та польза, что можно немножко выигратьвремя и отдохнуть, ежели ты совсем запутался, стараясь найти что-нибудь, чегонайти невозможно. Потом он говорит:

– Теории еще чем плохи: в них обязательно где-нибудьнеувязка найдется, стоит только посмотреть как следует. Вот и с Джимовой теориейто же самое. Посмотри, сколько миллиардов звезд на небе. Как же так вышло, чтозвездного материала было ровно столько, сколько надо, и ничего не осталось?Почему на небе нет кучи песку?

Но у Джима ответ уже был готов, я он сказал:

– Ну, а Млечный Путь – это что такое, хотел бы я знать. Вымне скажите, что такое Млечный Путь?

Мое мнение такое, что это был решающий удар. Конечно, этопросто мнение просто мое мнение, – и другие могут по-другому думать, но явысказал его тогда и придерживаюсь его теперь. Да, это был решающий удар. Иглавное – попал он Тому не в бровь, а прямо в глаз. Он ни слова вымолвить немог. У него был такой ошарашенный вид, словно ему в спину гвоздями выстрелили,Он только и нашелся сказать, что готов скорее вести умные разговоры с лягушкой,чем со мной и с Джимом. Но это всякий может сказать, и я заметил, что людивсегда так поступают, когда кто-нибудь им два очка вперед даст. Том Сойерпросто устал от этой темы.

Вот, значит, мы снова вернулись к разговору о величинеСахары, и чем больше сравнивали ее то с тем, то с другим, то с третьим, темогромнее, благороднее и величественнее она нам казалась. В конце концов, роясьв цифрах, Том вдруг обнаружил, что Сахара такой же величины, как Китай. Онпоказал нам, сколько места он занимает на карте и во всем мире. Да, это былоздорово, и я сказал:

– Сколько раз я слышал разговоры про эту пустыню, но никогдане думал, что она такая важная.

Том рассердился:

– Важная? Сахара – важная! Ведь есть же такие люди! Есличто-нибудь имеет огромные размеры, значит оно важное, а больше они и знатьничего не хотят. Она только и видят, что величину. Да ты на Англию погляди!Ведь это самая важная страна в мире, а ее можно засунуть Китаю в жилетныйкарман. Да это еще что попробуй найди-ка ее там, в кармане, когда она тебеснова понадобится.

Вдруг мы видим, что вдали, на самом краю пустыни, стоитнизкий холм. Том оборвал свою речь, схватил подзорную трубу, дрожа от волнения,поглядел в нее и сказал;

– Вот он – тот самый, который я все время искал, это ужточно. А если это так, значит это тот самый холм, в который дервиш привелчеловека и показал ему все сокровища мира.

Мы тоже уставились на холм, а Том начал рассказывать намисторию из "Тысячи и одной ночи".

Том сказал, что дело было так.

Однажды в знойный летний день по пустыне тащился пешкомдервиш. Он прошел целую тысячу миль и был нищий, голодный и несчастный. Вдруг,примерно в том месте, где мы сейчас находимся, он повстречал погонщика с сотнейверблюдов и попросил у него подаяния. Но погонщик верблюдов сказал, чтоподавать ему нечего.

Дервиш спрашивает: