Службист улыбнулся. Весело, ободряюще.

— Ну?..

— Вот что, — сказал Женька, и парочка за соседним столиком синхронно обернулась. — Вы зря теряете со мной время. Я не буду вам стучать. Ни в какой форме. Слышите? Не буду!

Ремень в руках стал скользким, и сумка чуть не грохнулась на пол.

Повисла пауза.

— Кажется, вы меня не поняли, — укоризненно сказал Владислав. — Жаль. Девушка, посчитайте, пожалуйста!

Принесли счет, и надо было срочно достать деньги, но кошелек лежал в той же сумке, под пачкой брошюр, вот черт… Службист сунул в кожаную папочку крупную купюру, встал и молча кивнул на прощание.

Он как раз пробирался к выходу, все более нереальный сквозь дым, когда дверь распахнулась, и в кафе влетела Оксана. Женька видел, как они едва разминулись при входе.

…Затормозила у столика, схватившись обеими руками за спинку стула. Расстегнутый плащ и косынка на шее сбилась на бок, и разметавшиеся волосы, мокрые на висках:

— Так… бежала…

И больше ничего не могла выговорить, хватая дымный воздух губами, на которых все ярче светилась счастливая улыбка.

(за скобками)

В воскресенье снег прекратился. В окна било яркое солнце, и Олег завтракал в кабинете, потому что кухня к восьми утра стала совершенно раскаленной. Машина за окном в первые пару секунд показалась сквозь прищуренные ресницы чем-то вроде саркофага, сверкающего бриллиантами, а потом заслезились глаза. Повесить жалюзи, что ли.

Из окон кабинета смотреть было вполне возможно. И открывался вид невероятной красоты. Насыщенный ультрамарин моря и ослепительный пляж, четкие линии холмов в несколько слоев разных акварельных оттенков, темные штрихи сосен. Даже горы показались впервые за месяц-другой, торжественно белые на фоне яркого неба.

Еще с высоты второго этажа просматривалась тропа, проложенная вдоль гаражей по дороге на пляж. Узкая тропинка, ответвляясь, ныряла во двор с собачьей будкой (имени собаки, терьера, а тем более хозяина, Олег до сих пор не знал), еще одна — в соседний. Похоже, поселок потихоньку обзавелся коммуникациями. Впервые за последние дни можно выйти из дому без лыж.

Олег вышел. Воздух оказался неожиданно морозным, до покалывания щек и слипшихся ноздрей. Апрель; впрочем, весна — бонус, утверждает Йона, и я такового, видимо, не заслужил. На снегу виднелась вчерашняя лыжня, пригодная для трансформации в тропинку, нервное окончание коммуникативной системы поселка. Возможно, ближе к вечеру удастся и отогнать машину в гараж.

Снег поскрипывал под ногами, руки мгновенно озябли, по возвращаться за перчатками Олег поленился, сунул поглубже в карманы. Спустился на пляж. Несколько тропинок уже вились и здесь, не считая беспорядочных траншей собачьих следов. Но сейчас тут никого не было. Одна из тропок, узкая, на одного, привела к самой линии прилива. Снег обрывался ноздреватой вертикалью, ледяной, покрытой мелкими сосульками, словно стена пещеры. Дальше шла голая галька, холодная и сухая, как фрагмент лунного пейзажа. Никаких водорослей или бутылочных крышек. Никаких нечеловеческих рук.

Олег посмотрел вдаль, в сторону санатория, и увидел и беседке Ильму. Когда выглядывал из окна, ее еще не было, а теперь вот есть, и от этого стало легко, правильно, хорошо. После обеда можно будет прокатиться туда, к ней.

И если не ухудшится видимость, весь поселок полюбуется нами в беседке. Весело, хоть и совсем неважно.

Совершив замысловатый путь, ассоциативное мышление вывело на хлеб из поселковой лавки. А ведь я уже почти неделю не ел хлеба, все пельмени, фаршированные блинчики, прочие спагетти… Да и не помешало бы лично сказать хозяйке спасибо за лыжи.

Поднимаясь вверх по улочке, он согрелся, даже слегка вспотел. По дороге не встретилось ни единого человека: поселок казался бы замерзшим и вымершим, если б не свежие тропы. Центральная площадь была утоптана полностью, словно вымощена белой брусчаткой, на которую витражное окно церкви отбрасывало цветные отблески. И тоже совершенно безлюдна.

Миновав приемную старосты с глухо занавешенными окнами, Олег взялся за массивную ручку двери в лавку. Потянул. Потянул сильнее. Постучал сначала предназначенным для этого бронзовым кольцом, а потом и попросту, кулаком. Глухота и тишина. А в воздухе висела фоном негромкая мелодия, то ли музыка, то ли пение на низких тонах, извне, издалека.

Осенило внезапно: церковь. Разумеется. Воскресенье. Они все там.

А мне там делать ровным счетом нечего, усмехнулся на пороге. Явиться в церковь — все равно что подать себя на тарелочке: вот он я, берите, встраивайте в свой социум или отвергайте, противопоставляйте себе или признавайте своим. Бедные злые люди… а может, не такие уж и злые: как ни крути, мне перепали от них лыжи, меня персонально приглашали в лавку, вот уже несколько дней никто не покушается на мою беззащитную, если не считать сигнализации, заснеженную машину, не стреляет по окнам и не бьет зеркал. Плоды просветительской работы Йоны, не иначе. Войти и пожать оные. Возможно, это оптимизирует дальнейшую жизнь. В конце концов, не-посещение церкви местные жители наверняка воспринимают как сознательную демонстрацию с моей стороны — им виднее, чего именно.

И потом, интересно, подсвечен ли изнутри витраж.

Он чуть-чуть приотворил дверь: тяжелая, толстенная, она подалась беззвучно, не издав ни единого скрипа. Над сплошным рядом затылков — никто не обернулся, не пошевелился — плыл красноватый свет, пронизанный столбами сверкающих пылинок. И музыка.

Музыка ринулась в дверную щель мощным потоком низких, торжественных звуков, они были материальны и всесильны, как море. Холодная толща приливной волны, у которой нельзя стоять на пути. Неужели здесь орган? — изумился Олег, непроизвольно отступая на шаг; споткнулся на порожке, едва не потеряв равновесие.

И тут случилось.

Звук внезапно взвился на целую октаву — и сорвался, охрип, обернулся сипящим свистом. Море затылков взбурлило, закрутилось водоворотом, человеческий шум нарастал, захлестывая бывшую музыку. Но она не сдалась, взлетела еще выше запредельным стоном — к самому окну с апокалиптическим витражом, увлекая за собой все взгляды запрокинутых голов. И на самой-самой, уже неслышимой, ноте окно вдруг лопнуло, взорвалось залпом рвущейся струны.

Яркий столб света и многоголосый вопль — внутри.

Пурпурные и огненные осколки — снаружи, на снежной площади.

* * *

Какого черта?!

Боковая улочка, потом еще коротенький перешеек между стенами, дорога вниз, другая, та, с которой не видно моего дома. Придерживаться тропинок, не оставлять следов. Дальше, быстрее. Конечно, о том, чтобы сбежать, скрыться с места происшествия, уйти от погони, не могло быть и речи во всем поселке не найти человека, который ориентировался бы здесь хуже меня. Но они, кажется, не догадались, что должны догонять. Что есть кого.