– Хотите пить?

– Да! У тебя есть?! – зашевелились пленницы, подбираясь к отверстию и выглядывая вниз.

– Идите со мной!

Дикари не стали останавливать захваченных девушек, даже когда те вышли через ворота целой стайкой. Увидев реку, юные сир-тя кинулись к воде, а Митаюки-нэ повернула обратно, вошла во двор, скользнула взглядом по большому чуму с крестом на остроконечной крыше, о котором еще ничего не успела узнать и… Увидела на углу старую Нине-пухуця, с нечесанными седыми волосами, сгорбленную, в обгоревших лохмотьях…

Злая ведьма, несущая смерть, оглянулась на крик, прищурилась, прямо на глазах превращаясь в юную белокожую дикарку, а потом торопливо ушла за чум.

Митаюки-нэ ощутила боль в плече, осеклась… И поняла, что кричала именно она. Ударивший пленницу дикарь что-то громко сказал, размахивая руками, толкнул еще раз – но тут подбежала Устинья, сама рыкнула на воина, обняла девушку за плечо и повела с собой.

– Здесь черная шаманка! – горячо сказала Митаюки. – Она поклоняется богу смерти. Она вас всех убьет!

Устинья, не понимая ни слова, кивала и отвечала какими-то утешениями. Подвела пленницу к месту рубки дров, выбрала из кучи две больших деревянных пластины, повернула к котлу, возле которого уже начался пир, выковыряла из парящего супа пару крупных рыбин, разложила по деревяшкам, протянула одну девушке:

– Ешь.

– Ешь? – всхлипнув, Митаюка жестом показала, как переправляет рыбу в рот.

– Да-да, правильно. Ешь, ем, есть… Кушать.

– Кушать… – еще раз вздохнула пленница и принялась за еду.

Съев первую рыбину, Митаюки-нэ сходила за второй – и никто не попытался ее остановить. Дикари отнеслись к желанию пленницы наесться до отвала с таким спокойствием, словно к равной, одной из своих. У юной шаманки стало складываться впечатление, что они вообще не знали о существовании рабов и рабынь, слуг и знати, слаборазвитых воинах и могучих вождях. Для них равны были все – и тот, кто командовал их племенем, и жалкие существа, еще вчера захваченные в набеге. Равны и свободны – а потому сторожить пленниц они и не собирались.

Слаборазвитые дикари, не тронутые знанием! Понятно, почему все они были воинами – низшей кастой людей в народе сир-тя. Они не знали, что есть те, кто от рождения может быть умнее, сильнее и разумнее и потому обречен не подчиняться, а править!

По примеру прочих дикарей Митаюки бросила грязную дощечку в огонь. Однако поступить так же с руками было невозможно, и она отправилась к реке.

Текучая вода быстро смыла липкий, как смола, рыбий жир, стоило потереть ладони руками. Помыв руки и ополоснув лицо, девушка напилась, пригладила упругие волосы, попыталась хоть как-то расчесать их пальцами, раз уж гребень пропал. На пути к острогу поймала на себе восхищенные взгляды трех молодых дикарей, идущих навстречу, и сердце затрепыхалось, ибо в ее положении небесная красота была проклятием, а не наградой.

Так и есть – широко ухмыляясь, парни жестом позвали ее за собой.

Удел пленниц – смирение. Даже понимая, что с ней станут делать, Митаюки все равно улыбнулась в ответ, пошла, куда указали, остановилась возле сваленного в кучу валежника в стороне от натоптанной дорожки. Парни трогали ее, оглаживали, целовали шею, плечи, потянули вверх кухлянку. Юная шаманка не сопротивлялась – все равно бесполезно. И даже обняла за шею дикаря, который первым начал ее ласкать, покорно опустилась на подстеленную одежду, развела колени, позволяя насильнику подобраться к лону, вскрикнула и нежно погладила его по плечу, когда ощутила в себе чужую плоть.

По девичьему телу скользили сразу несколько рук, трогая соски и бедра, оглаживая колени и плечи, ее касались сразу много губ, целуя губы и бедра, ладони и лицо – и она, как могла, отвечала, опасаясь разозлить своих часто меняющихся хозяев, что никак не могли насытиться своею властью.

Наконец все закончилось. Дикари, посмеиваясь и переговариваясь, ушли, оставив жертву лежать возле валежника. Немного придя в себя, Митаюки-нэ поднялась и, не одеваясь, побрела к реке, по пояс вошла в воду, присела, омываясь от налипшей на тело грязи, от следов прикосновений и насилия, и выбралась обратно на сушу, лишь когда совсем продрогла. Одеваясь, она заметила бредущую к воротам острога парочку. Девицу в малице, которую она поначалу приняла за сир-тя. По их чувствам было легко догадаться, чем они занимались в стороне от людских глаз. Но они возвращались – вместе! И шли – держась за руки! Они были парой, в которой каждый из двоих выбрал другого, чтобы быть вместе.

Выходит, в обычае дикарей тоже существовали семьи. Пленниц насиловали кто хотел, когда и как хотел только потому, что они были ничейными, сами по себе…

В задумчивости прикусив губу, Митаюки добрела до костра и вздрогнула: Устинья сидела на бревне бок о бок с круглолицым пареньком, очень похожим на сир-тя, прижавшись к нему плечом и склонив голову навстречу его голове. Они о чем-то перешептывались, улыбались друг для друга – и только слепой не догадался бы, что они тоже были парой!

– Ты из нашего рода, шаман? – с надеждой спросила мальчика Митаюки.

Паренек вскинул голову, энергично помотал ею:

– Нет. Я хант из рода Ыттыргына, с Ас-реки. А ты сыр-тя, людоубийца!

Чуть не впервые за время своего пленения юная шаманка ощутила к себе ненависть. Но все же спросила:

– Ты понимаешь наш язык?

– Мало-мало. Он похож.

На что похож, Митаюки спрашивать не стала, дабы не услышать новые оскорбления. А паренек поднялся, потянул Устинью, скомандовал:

– Сбирайтесь! И вы, людоубийцы сир-тя, тоже!

– Хочешь нас убить?

– Умирать нет. Ягоды да. Корень, трава, гриб.

Больше из его эмоций, чем из слов, Митаюки поняла, что женщины отправляются собирать ягоды, грибы и всякие пряности. С уловами у дикарей, видно, было хорошо – но просто наедаться досыта им было мало. Хотели не пресную рыбу кушать, а с приправами.

– Корзина? – спросила юная шаманка, обращаясь уже к Устинье.

– Корзинки, туески дадим, наплели, – кивнула та. – Хотя, мыслю, надобно еще наделать. Женских рук в остроге вон как прибавилось.

Впрочем, из всей ее речи Митаюки поняла только одно слово.

За травами и ягодами пленницы и прочие женщины острога отправились по берегу вдоль моря. Нужные места, богатые кореньями и грибами, издалека выбирал своим опытным взором хант, иногда указывая, что именно брать можно, а чего следует остерегаться. Чуть в стороне шагали с копьями наготове несколько воинов. Юная шаманка уже поняла, что стерегут не пленниц, дабы не разбежались, а охраняют всех женщин от появления опасных зверей, каковых на окраине мира водилось в достатке.

Дикарские воины выглядели совсем не так, как мужчины сир-тя. Они не были столь красивы, ухоженны, не играли мышцами, не привлекали внимания осанкой и статностью. Они походили на двуногих клыкастых волчатников, постоянно остро приглядывающихся к миру вокруг, постоянно готовых кинуться в драку, вцепиться зубами, драть лапами, грызть любого врага до победы – или до своей смерти, не сражаясь наполовину и не зная об отступлении. Они и пахли иначе – не гордостью и величием, а хищностью, азартом и голодом. Они были уродливы, но… Но они излучали дикую природную силу.