Я пошла обновить свои водительские права во Флориде. Меня встретил мужчина — наверняка прекрасный человек, — который спросил, замужем ли я. Я посмотрела ему в глаза и сказала:

— Я вдова.

— Вы слишком молоды, — ответил он.

“Сама знаю”, — подумала я. И Джон был тоже слишком молод. Я кратко пояснила, что во Вьетнаме идет война, на которой и погиб мой муж. Хотя я не сказала всей правды, этого было достаточно. Мужчины погибали на войне. Мой собеседник извинился.

Год президентских выборов, 1972-й, был ужасен. Занимающий антивоенную позицию Макговерн выступал против президента Никсона. Во время Национального съезда Демократической партии в Чикаго разразились протесты. Я никогда не понимала жестокости антивоенных бунтов. Демонстранты сожгли американский флаг — точно такой же, как тот, что покрывал гроб Джона. Мне казалось, что это личный выпад против его патриотизма и героизма. Почему протестующие считают, что семьи мужчин, погибших на войне, должны встать на их сторону? Они понятия не имеют, что такое горечь потери. Своими действиями они сводят на нет героизм погибших. Я ненавидела протестующих.

В день выборов мы с отцом сходили проголосовать, а на обратном пути заглянули в магазин. У меня на рубашке была наклейка “Я проголосовала”. Пока я ждала отца у входа в магазин, ко мне подошла пожилая женщина. Показав на мою наклейку, она сказала:

— Уж мы-то знаем, за кого ты проголосовала.

Я поверить не могла, что она сказала это, подразумевая, что я голосовала за Макговерна, просто потому что была молода.

— Нет. Вы неправы, — сказала я, серьезно посмотрев на нее.

Меня покоробило ее отношение. Почему я не сказала ей, что случилось? Как бы мне хотелось все рассказать…

Я хотела, чтобы заслуги Джона признавали, хотя его работа и была секретной. Когда меня спрашивали, что случилось, я гордо отвечала, что он погиб при падении вертолета во Вьетнаме. Близкие Джона тоже не хотели мириться с таким положением вещей. В конце концов он получил признание, когда Организация ветеранов иностранных войн воздвигла монумент в его честь в Беллингеме. Я часто замалчивала причины, по которым имени Джона не было на Мемориале ветеранов войны во Вьетнаме в Вашингтоне.

В те дни в стране была напряженная политическая обстановка, подогреваемая телевидением, где в негативном свете показывали войну во Вьетнаме, применение напалма, жестокие антивоенные протесты и бомбардировки Ханоя. В вечерних новостях не обходились без оглашения количества убитых за день, как не обходились без прогноза погоды.

Я была на распутье. Я больше не могла прожить ту жизнь, которую мы планировали. Теперь мне предстояло решить, какой станет моя жизнь. У меня была возможность начать все заново. В глубине души я даже предвкушала начало новой жизни, но от этого чувствовала себя виноватой. Само слово “возможность” коробило меня своими позитивными коннотациями. Мне не хотелось радоваться началу новой жизни без Джона.

В процессе завершения всех дел Джона в ЦРУ я несколько раз слетала в Северную Вирджинию, где в штаб-квартире занимались моим вопросом. Ко мне относились доброжелательно, и задержек не возникало. На все мои вопросы там отвечали быстро, в основном разъясняя мне правительственные постановления, понять которые было непросто. Я понятия не имела, сколько мне должны заплатить и сколько денег мне понадобится. Когда на наш счет пришла последняя зарплата Джона и общая сумма пенсионных накоплений, я обрадовалась, что получила хоть что-то. В Лаосе мы с Джоном сэкономили немало денег, потому что тратить их было не на что — во всяком случае, нас ничего не привлекало. Мы не гнались за вещами. Помимо меня, он ценил лишь свой фотоаппарат. Я всегда получала все, что хотела, но не испытывала потребности покупать много новых вещей.

В декабре меня пригласили в ЦРУ, чтобы подписать последние бумаги. Путешествие в Северную Вирджинию внесло необходимое разнообразие в мой быт — я не могла и дальше бездельничать во Флориде. К тому же мне хотелось повидаться с друзьями из Лаоса. Но на этот раз мне предстояло уладить важные формальности.

Мне сказали, что Министерство труда одобрило мне пособие по потере кормильца. Сотрудники офиса пояснили, что вдовам положено довольно крупное денежное пособие, которое не облагается налогом и выплачивается пожизненно или до заключения нового брака. Соглашаясь на это пособие, я автоматически отказывалась от прав на любые другие льготы, например, предлагаемые Министерством по делам ветеранов. В ЦРУ меня заверили, что Министерство труда предлагает более высокое пособие, чем Министерство по делам ветеранов. Я последовала их совету и не прогадала. Хотя пособие по потере кормильца оказалось довольно большим, прожить на него было сложно. Джон во всем был прав. В прошлом я всегда находила способ зарабатывать себе на жизнь и жила на свою зарплату, какой бы она ни была. Но в этот момент я не знала, где мне жить и чем заниматься. Я поняла, что пора определяться с планами на будущее, хотя у меня не было ни мечты, ни цели.

Прилетев в Северную Вирджинию, я остановилась у Джерол и Тома. Они с маленьким сынишкой Томми жили в Роквилле, штат Мэриленд. Томми родился 30 сентября 1972 года. Так совпало, что я узнала о его появлении на свет в тот день, когда погиб Джон. Том был среди мужчин, которые несли гроб Джона на похоронах. После отъезда из Лаоса я поддерживала связь и с Джерол, и с Томом и частенько обращалась к ним за советом. Мы много разговаривали о том, чем я могла бы заняться. Том советовал мне подать документы на работу в ЦРУ, в частности на программу стажировки. Я мало что знала о ЦРУ и не представляла себе задачи оперативных сотрудников. Том не жалел времени, чтобы разъяснить мне, как работает ЦРУ и почему мне стоит попробовать этот карьерный путь.

Стажировка представляла собой программу быстрой подготовки сотрудников ЦРУ. Хотя Том не знал, какие требования предъявляются к будущим стажерам, сама возможность казалась весьма интересной. Том все подчеркивал, что мне стоит пойти в оперативный отдел, где работали они с Джоном. Но я почти не расспрашивала Джона о его работе. В Лаосе он занимался военизированными операциями. Хотя я была поверхностно задействована в подготовке, я не понимала, чем именно занимается оперативник и какова роль ЦРУ. В школе на уроках гражданского права нам не рассказывали о ЦРУ, а в колледже я не изучала политологию.

В тот декабрь, пока я была в Вирджинии, я попросила сотрудников штаб-квартиры помочь мне подать заявление о приеме на работу, а точнее, на стажировку. Ко мне прикрепили наставника, который работал начальником службы тыла во Вьентьяне, пока мы жили в Лаосе. Гленн был чудесным, жизнерадостным человеком с блестящими глазами и хитрой усмешкой. Похоже, он был рад помочь мне начать новую жизнь. Он назначил мне встречу с рекрутером ЦРУ.

Рекрутер оказался сухим, лишенным чувства юмора неприметным мужчиной. Он представился мне — возможно, вымышленным именем. Я вручила ему свою автобиографию, скопированную с анкеты, которую полтора года назад заполнила во Вьентьяне. Рекрутер начал интервью, спросив меня о прошлом, что меня удивило. Возможно, он просто не знал, как еще начать разговор, ведь я не сомневалась, что Гленн рассказал ему о том, что мне пришлось пережить. Я рассказала ему о последних событиях моей жизни, а затем описала свое образование и опыт работы и перечислила заграничные поездки. Я была уверена, что моего опыта, включавшего пятнадцать месяцев работы на ЦРУ в Лаосе, достаточно, чтобы меня приняли на стажировку. Я добавила, что изучала три языка: испанский, французский и немецкий.