— Кора, я все понимаю, ты беспокоилась за него, но все же, не стоило так…

Девушка вздохнула:

— Я скажу это только вам, а всех остальных буду просто посылать, — тихо сказала она. — Вырежете сердце у себя из груди, отнесите своёму самому близкому человеку и положите к его ногам. А потом послушайте, как он скажет вам «ну не стоило».

Пожалуй, будь она настоящей, она бы никогда не рискнула сказать так Танату, да ещё и улыбнуться, когда тот взъерошил ей волосы и сказал, что у неё мерзкий характер. А потом, когда пришли медики дезинфицировать рубку, и один из них пригласил её проследовать в карантин, она, наверно, не рискнула бы попросить Гермеса послать кого-нибудь к Деметре за её книгами.

Но она была собой, была искусственной дочкой Деметры, собратом И-Игоря (интересно, куда он пропал), и она была абсолютно, невероятно счастлива.

Глава 3

В карантине время тянулось незаметно. Кору поместили в одноместный бокс с изолированной вентиляцией, собственным крошечным туалетом, оборудованным унитазом и лейкой душа (аккурат как в оранжереях), узкой койкой и шагом свободного пространства до прозрачной двери. Свободного места было ровно в два раза меньше, чем в каюте в оранжереях, и медсестрам в защитных костюмах приходилось переступать через книги, которые ей передали от Гермеса. Три раза в день у неё брали образцы крови и других биологических жидкостей, мерили температуру и давление. Кора абсолютно не представляла, зачем так возиться с искусственно созданным существом, но все, абсолютно все считали, что она настоящий человек, дочь Деметры (по правде говоря, биологически она действительно ничем не отличалась от человека — только отсутствием души). Кстати, сама Деметра тоже как-то её навестила — подошла к двери со стороны её блока, приложила руки к прозрачному стеклу и спросила, как ей тут.

Кора честно ответила, что прекрасно, но было бы ещё лучше, если бы ей не тыкали в вену иголками три раза в день.

Впрочем, она и с ними была готова смириться — всё же вопрос безопасности звездолета казался ей гораздо важнее собственного комфорта. Впрочем, так считали явно не все. Юная медсестричка, Джейн, с которой Кора обменивалась двумя — тремя словами каждый раз, когда та приходила брать кровь, рассказала, что в боксе слева обитает один из команды исследовательского корабля, и он каждый раз ругает её такими словами, что уши краснеют. Впрочем, его вообще каждый раз привязывают в кровати по особому поручению доктора Асклепия, то есть до шести раз на дню, благо кровь неудачливых исследователей нужна не только Асклепию, но и повернутому на внеземной жизни биологу Д.Дж. Смиту.

О том, как продвигаются исследования, Джейн ничего не знала, но Кора решила, что если бы её сочли зараженной, то точно ужесточили бы режим, и просто наслаждалась чтением, вкусной едой (три раза в день ей приносили синтезированные каши, супы и салатики) и отдыхом от растений. Она дочитала «Преступление и наказание» Достоевского, потом, разохотившись, попросила у Джейн «еще что-нибудь», получила «Идиот» и «Братья Карамазовы», потом был Толстой «Война и Мир», потом целый цикл восхитительно — мрачных детективов про Харри Холе (они тоже были на полках у штурмана), про Ниро Вульфа и Арчи Гудвина, про Шерлока Холмса, ещё несколько книг, которые оказались технической литературой и которые Кора отложила после безуспешных попыток разобраться, потом — Желязны, Р.Л. Асприн, Терри Пратчетт, Нил Гейман, затем — цикл Терри Гудкайнда «Меч Истины» (это был единственный цикл, который хранился у штурмана неоконченным — не было книг после «Последнее правило волшебника»). Кора глотала книги днями напролет, а по ночам, когда в палатах выключали свет (конечно, ночь в космосе была довольно условной) устраивалась у стеклянной двери в коридор и читала, пока глаза не начинали закрываться от усталости. Джейн и её сменщик И — Ник пару раз спрашивали, нет ли у неё бессонницы (а, нет, на самом деле, спрашивала только Джейн, а И — Ник лишь дежурно осведомлялся о её самочувствии), и Кора честно отвечала, что просто не хочет тратить время на сон. О том, что этого времени у неё меньше полугода, она предпочитала не распространяться.

После визита Деметры она вспомнила о книге «Мечтают ли андроиды об электроовцах». Книга оказалась на редкость гнусной. Да что там говорить, Кора рыдала над ней пол ночи, но это были не слёзы разделенной боли Достоевского, и точно не слёзы от смеха после гениальных творений Асприна, а слёзы банальной обиды на мать. На ту, что считала вправе называть себя её матерью.

Успокоившись, Кора подумала, что Деметра, может, и не хотела всерьез советовать эту книгу — просто она сама восприняла брошенную в сердцах фразу как совет, и сделала это так, как делает самый натуральный искусственно выращенный бездушный субъект, вроде того же И-Игоря. От этого понимания стало ещё больнее, словно отсутствующая в карантинном блоке Деметра в очередной раз ткнула её носом в собственное происхождение.

Впрочем, Кора заставила себя успокоиться. Да, конечно, она и вправду была искусственной, и нечего тогда требовать от Деметры тактичности и… и любви?

Той самой материнской любви, о которой Кора не имела никакого представления. Может, Деметра полюбит её, если «дочка» будет послушной? Впрочем — Кора чувствовала это интуитивно — послушание помогало чуть больше, чем никак.

Кора знала, что не имеет права мечтать о любви, и мечтала о звездах и магии, покушениях и убийствах, невиданных деликатесах со стола Ниро Вульфа и веселых мопсах Даши Васильевой (книги Д. Донцовой ей таскала Джейн, которая как-то увидела Кору за чтением Толстого и пришла в ужас от её вкусов). И этот огромный прекрасный мир в её карантинном блоке бы ещё прекраснее, если бы Кору не тревожил вопрос инопланетной инфекции.

Впрочем, по словам Джейн, на звездолете было спокойно, о всеобщем карантине речи не шло — но больше она ни о чем не знала. К сожалению, не знала она и о состоянии штурмана, а Кора, к своёму стыду, не рискнула спросить о нём у Деметры. Как знать, может, пока она сидит над очередной книгой, на Аида Кроновича уже надевают парадный мундир, укладывают в чёрный гроб и накрывают флагом, чтобы отправить в последнее путешествие к звёздам?

Впрочем, ей повезло — спустя неделю после событий в рубке штурман явился к ней сам. Он пришел, ещё нездорово — бледный, с заострившимися чертами лица, в голубом больничном халате поверх