Но у нас не было путей к отступлению! Иволгин поклялся Берии, что в течение года «сыворотка правды» будет готова к применению. Год прошел. Надвигалась война. Мы понимали, что, если начнутся боевые действия, правительству станет не до наших разработок. Иволгин решил протянуть время и запросил у Берии контингент для проведения экспериментов. Берия согласился и разделил нашу лабораторию на три части. Первую отправил во Львов, вторую – в Брест, третью оставил в Москве. Сделано это было для того, чтобы не тратить изготовленный препарат понапрасну.

Во Львове его собирались испытывать на украинских националистах, в Бресте – на пленных иностранцах. Московскую лабораторию решили оставить в качестве резервной для оперативного исправления выявленных при использовании препарата недостатков. Брестская лаборатория размещалась в районе аптечных складов у Брестской крепости. В первый же день войны она была уничтожена артиллерийским огнем. Львовская лаборатория находилась в одном из зданий НКВД. Через неделю после начала войны немцы заняли город, и больше я об этой лаборатории ничего не слышал. Препараты, хранящиеся в московской лаборатории, мы уничтожили в октябре 1941 года, когда нашу лабораторию эвакуировали на Урал.

Всего было изготовлено триста ампул препарата «Старичок», готовых к использованию. Пятьдесят было направлено на Украину, еще столько же – в Брест, остальные оставались в Москве. При эвакуации я и Иволгин передавили каблуками всю партию в подвале.

По заказу штаба партизанского движения в 1942 году мы изготовили еще пятьдесят ампул. Идея казалась перспективной: подкрался партизан к часовому, зажал рот, вколол препарат – и тащи пленного на базу в лес. Но партизаны быстро отказались от использования «Старичка». Тащить недвижимое тело по лесам и болотам оказалось гораздо труднее, чем заставить человека идти самому под угрозой оружия. По указанию Москвы, партизаны утопили в болоте оставшиеся ампулы. Или отрапортовали, что утопили, а ампулы оставили себе. На сегодняшний день точно неизвестна судьба примерно семидесяти ампул «Старичка». Две из них всплыли у нас в городе.

– Скажите, откуда у препарата такое странное название?

– О, это отдельная история! – засмеялся Романов. – Сын сказал, что вы не сильны в химии? Не буду утруждать вас мудреными названиями, постараюсь упростить все до примитивизма. Представьте, что некий препарат назвали «стабильный транквилизатор» или сокращенно «СТ». Для доклада начальству отпечатали справку с заголовком «Использование «СТ» для специальных целей». Справку машинистка отпечатала без единой помарки, интервалы, абзацы – все вымерено. Заходит комиссар лаборатории, взглянул на справку, побелел, потом покраснел и как завопит:

– Вы что, рехнулись, сволочи? Вы что, решили священные буквы для названия яда использовать?

Тут мы поняли, что влипли. «СТ» – это первые буквы подписи Сталина. Вся подпись состояла из трех букв «И» и «Ст». По раздельности они ничего не значат, а вот вместе имеют совершенно определённый смысл. Перепечатывать справку было уже поздно – начальство ждало. Иволгин первым пришел в себя и ручкой подправил название препарата и дописал недостающие буквы. Получился «Старичок», первое слово, которое пришло ему на ум. Начальство сочло название «Старичок» вполне подходящим для «сыворотки правды» и неофициально его утвердило.

– Павел Антонович, при вскрытии бомжа вы сразу догадались, что его обездвижили «Старичком»?

– Вначале я глазам своим не поверил, подумал, что ошибаюсь. Представьте, препарат, о котором забыли чуть ли не сорок лет назад, вдруг «заговорил» по прямому назначению! Я изготовил реактивы для проверки, исследовал фрагменты тканей трупа и убедился, что бездомному мужчине перед смертью ввели «Старичок», а не его аналог или заменитель.

– Меня не отпускает вот какая мысль: смерть инженера была обставлена как какая-то театральная постановка. Двое держат безвольное тело в петле, третий человек неизвестно чем занимается. Как я понимаю, Горбаш перед смертью прекрасно осознавал, что происходит, только сопротивляться не мог?

– Совершенно верно. До момента наступления асфиксии и помутнения сознания из-за нехватки кислорода он должен был адекватно воспринимать все, что с ним происходит.

– У вас нет никаких соображений по поводу этой странной истории?

Романов с силой ударил тростью по каблуку ботинка.

– Будь моя воля, я бы в это дерьмо никогда не полез! Кому какое дело до препарата, исчезнувшего много лет тому назад? Но у меня есть долг перед Шаргуновым. Я и его отец были друзьями. Так получилось, что отец Шаргунова несколько лет скрывал от всех свою болезнь и попал в клинику уже в безнадежном состоянии. Хирурги отказались оперировать его, и тогда за скальпель взялся я.

К сожалению, попытка сохранить жизнь другу ни к чему хорошему не привела – он умер на операционном столе. Вины моей в его смерти не было, но осадочек-то остался. Когда я понял, что на бездомном мужчине кто-то проверял срок годности «Старичка», то предупредил сына, что вскоре может появиться настоящая жертва. Инженер Горбаш был убит на территории Центрального района, и я просто не мог не сообщить о своих подозрениях сыну моего почившего друга. Вот так я оказался впутанным в эту историю.

Теперь о преступлении. У меня нет никаких соображений, кто и за что мог убить инженера. Скажу только одно: формулу «Старичка» засекретили еще в конце 1940-х годов. Изготовить его в кустарных условиях невозможно. Инженера обездвижили нашим препаратом, который либо попал в чужие руки во Львове, либо остался у кого-то из партизан. Я склоняюсь ко Львову. При приближении немецких войск в городе вспыхнуло восстание украинских националистов. Они захватили здания НКВД, освободили из тюрем заключенных. Часть сотрудников НКВД, из числа галичан, сразу же перешла на сторону немцев. Вполне возможно, что кто-то из них прибрал к рукам наш препарат, спрятал его и теперь, по прошествии стольких лет, пустил в дело…

После встречи с Романовым-старшим я все-таки добрался до столовой в типографии и плотно поел. В общежитие вернулся уже поздно вечером, когда хождение в коридоре затихло и жильцы разбрелись по комнатам попить чай, поиграть в карты или просто поболтать перед сном.

Вырвав из тетради лист, я нарисовал на нем три средних размеров круга и один поменьше. Круги подписал: «Горбаш», «Прохоренков», «Часовщикова» – так звали уборщицу производственных помещений. Маленький круг около Прохоренкова я назвал «Мара». Теперь осталось понять, какая между ними взаимосвязь. На первый взгляд никакой, но сегодня я понял, что она есть.

«Всегда доверяй своей интуиции, – учил меня Клементьев. – Подчас мимолетный взгляд или нечаянный жест могут натолкнуть на правильный путь. Не спеши с выводами, дождись, когда подсознание обработает информацию и даст тебе ниточку к разгадке преступления».

«По раздельности буквы «С» и «Т» ничего не значат, – вспомнил я слова Романова, – а вместе они обретают совершенно конкретный смысл».

«Но не только вместе, а в определенное время, – мог бы дополнить я. – Сейчас, в 1982 году, сочетание «СТ» ничего не значит. Нет Сталина – нет и священного трепета перед начальными буквами его фамилии».