– Вот как? – подняла брови Александра. – Значит, Наталья не возвращалась сюда с тех пор, как уехала учиться в Минск?

– Да вы зайдите… – понизив голос, после краткого раздумья сказал сосед. – Что на всю улицу орать… Не такой разговор. Значит, вы к Наталье?

…Спрятав собаку, нечистокровную овчарку, в вольер, хозяин пригласил гостью пройти в дальний угол ухоженного сада, где под яблонями были вкопаны стол и две скамьи. Усевшись в тени, женщина перевела дух. Хозяин, сдернув кепку с лысеющей головы, протянул ей руку:

– Михаил.

Она, в свою очередь, представилась и спросила:

– А у кого можно узнать, где сейчас может быть Наталья? У мачехи бесполезно спрашивать?

– Да как вам сказать… – Михаил опустился на скамью напротив, сложив на столе руки, бурые от въевшейся, жирной огородной земли. – Спросить Тамарку можно, конечно, она баба вообще невредная… Но уж очень пьющая. И сейчас, наверное, пьяная валяется… С хахалем своим. Из-за нее Наталья и уехала отсюда. Видите, какое дело: мать у нее умерла, когда она еще школьницей была, отец тут же женился, потому что дом без хозяйки – это уже не дом. Думал, будет лучше, и дочери тоже, она же еще девчонка была совсем, ни постирать, ни сготовить… А Тамарка оказалась горазда только есть да еще пить. И мужа научила быстро! До этого он пил, как все мужики, по праздникам, по выходным – стопку-другую или пару пива. Он на железнодорожном узле работал, там же алкоголика держать не станут. Не тот объект! А она сделала так, что он за несколько лет совсем спился, с работы уволился. Инвалидность ему дали, стали вместе пенсию пропивать. Сама Тамара никогда не работала. Огород выращивала только на закуску – редиску там, лучок, огурцы… Ну вот, он шел домой зимой пьяный, упал, уснул и замерз насмерть. Морозы были… Мачеха с Натальей остались одни. Ей, конечно, было несладко, тем более Тамара сразу стала мужчин приводить. А Наталья уже была девушка, последний класс школы… Один раз прибежала среди ночи к нам с женой, вся в слезах, губа в крови, ночная рубашка растерзанная… Ничего не сказала, но и так ясно – какой-то пьяный урод от уснувшей Тамарки к девчонке полез. Я ему хотел морду набить, а жена милицию собиралась вызвать, Наталья же несовершеннолетняя была еще… Она отговорила, не хотела шума. Так у нас и ночевала, в угловой комнатке. Сдала экзамены и уехала в Минск. С тех пор мы ее не видели. Может, она и писала Тамарке, только вряд ли! О чем ей писать? Она бы уж скорее написала нам…

Александра выслушала рассказ жадно, не перебивая. Хотя он и не нес никакой информации по поводу того, где искать пропавшую девушку, ей стало ясно другое: как Наталья могла так безгранично довериться приезжему, случайному человеку. «О, это старая история… Старая и много раз повторявшаяся. Недостаток любви в семье. Потеря матери, затем отца. Грязь, которую принесла в дом чужая, распущенная женщина. Отсюда – полное непонимание того, какой должна быть нормальная семья, брак, отношения мужчины и женщины. Растерянность и вместе с тем – отчаянный идеализм, ведь каждой молодой девушке хочется, чтобы ее любили. И вот появляется гость из Питера – с хорошо подвешенным языком, напористый, точно знающий, что ему нужно. Она теряется, полностью ему покоряется. Становится практически его собственностью, потому что именно этого она и хочет – чтобы наконец появился некий идеальный принц и принимал за нее все решения, которые так ее тяготят. И – удар…»

– А вы знали ее по Минску? – спросил хозяин, прервав наступившее молчание.

– Нет… К сожалению, не знала. Просто у меня к ней есть предложение по работе, а в Пинске, где она работала, сказали, что она уволилась… Я не знала, куда податься. И приехала сюда.

– Ну, тут искать нечего!

– А подруги? Школьные подруги у нее были? – с надеждой спросила Александра. – Может быть, они знают что-то?

– Были, конечно! – кивнул Михаил. – Да вот хотя бы через улицу, наискосок, дом под красной крышей – там живет Марьяна, лучшая ее подруга. Вы и идите к ней! А к Тамарке смысла нет соваться: если пьяная – лыка не свяжет, если трезвая – набросится с матом… А то и с лопатой! От водки, что ли, совсем бешеная стала… Уже скоро чертей ловить начнет!

И мужчина с презрением сплюнул в пыль, на которой дрожали синие тени яблоневых листьев.

Последовав его совету, Александра пересекла улицу и постучалась в калитку дома под красной крышей. Хозяйку она увидела там же – молодая женщина, лет двадцать с небольшим, развешивала в саду выстиранное белье. Вытянув шею, та напевно поинтересовалась: «Кого угодно?» Узнав, что гостья ищет Наталью, изумилась. Поставив таз с бельем под дерево, вытирая руки о полы халата, Марьяна торопливо подошла к калитке:

– Вы из Минска? Ах, из Пинска? Надо же, я недавно ее вспоминала!

– А почему, можно узнать?

– Так… Как-то… – неопределенно протянула та, подняв вверх правое плечо. – Сон какой-то нехороший с ней приснился. А вообще, я давно о ней ничего не слышала… Зачем она вам?

Повторив ту же историю, которую рассказала Михаилу, Александра спросила, давно ли Марьяна имела вести от школьной подруги? Та сдвинула смоляные брови и задумалась. Смуглая, жгучая черноглазая брюнетка чистейшего итальянского типа, который нередко встречается в Полесье, среди представителей старой белорусской породы, молодая женщина была очень хороша собой. Для художника она представляла бы идеальную модель, если бы он вздумал писать картину на классический сюжет – библейский, древнегреческий или древнеримский. Александра молча изумлялась тому, как не соответствует такая внешность стереотипу о том, каким должен быть белорус – а именно синеглазым блондином. Она вспоминала историю, то ли сказку, то ли быль, которую ей когда-то рассказывала Татьяна, взявшаяся объяснить, откуда повелись так называемые «галки», то есть черные белорусы. «Как-то в Беларусь, еще веке в шестнадцатом, что ли, точно не скажу, выдали замуж за местного князя итальянскую принцессу. И та приехала в наши глухие болота с огромной свитой – по тем временам неслыханной! Ехали с ней тысяч двадцать, не то еще больше челядинцев. Расселились и рассеялись в нескольких селах в Полесье. Скрестились с местными… От них и пошли эти «галки» – посмотришь, в обморок упадешь! И песни итальянские остались – в болотах, в глуши. То есть музыка итальянская, напев, а слова-то наши!»

Такой вот «галкой» и была Марьяна, и такой же «галчонок» лет двух, в одной рубашонке, скакал возле крыльца дома, пытаясь поймать полосатого, толстого серого кота, ленившегося убегать от малыша далеко. Наконец мальчишка завладел котом, стиснул беднягу в крепких объятьях и унес в дом. Марьяна оглянулась на скрывшую их кисейную занавеску, закрывавшую проход от мух.

– Я знаете, почему задумалась? – спросила она скорее себя, чем Александру. Ее черные блестящие глаза приобрели отсутствующее выражение. – Я сама не могу понять, видела я ее недавно или нет!

– Как это? – жадно подалась вперед художница.

– Это было ночью, на вокзале… Я плохо разглядела! – призналась Марьяна, все еще созерцая в пустоте одной ей видимые картины. – Хотела окликнуть даже ту женщину, но постеснялась… она была не одна. Они вместе сели в поезд, и было уже поздно ее звать. Я тогда была почти уверена, что это Наташа, но когда спросила тетю Тамару, приезжала ли она, та ответила, что нет! Так что, может быть, я ошиблась… И ко мне она не зашла, и к дяде Мише с тетей Надей не заглянула… А они ей лучше родных были!