И уже когда распаренного, ополоснутого напоследок душистым, на мяте, настоем боярина на простынях несут в терем, он узкой рукой тычет Егорку в скулу:

— Плохая у тверяков баня… Полок-то, говоришь, сосновый?

— Сосновый, батюшка, сосновый!

Самым слабым местом в обороне Михаила Ярославича была судьба княгини Агафьи. Конечно, не будь эта крещёная татарка сестрой Великого хана, князь и не почесался бы, случись с ней худшее. В конце концов, любой вред, который он мог бы нанести своему заклятому сопернику, князю Юрию, уже ничего не добавлял в ту слепую ненависть, что переполняла их все годы четырнадцатилетней убийственной вражды из-за владимирского престола.

— Ну, что там, на Москве? — спросил князь Михаил после взаимных приветствий и обязательных в таких случаях вопросов о здоровье, которыми они обменялись с московским послом. Разговор происходил с глазу на глаз в одной из верхних светёлок княжеского дворца.

Прибывшая с боярином Романом свита из боярских детей осталась в гриднице — большущем помещении в самом центре дворцовых строений, где часом раньше произошло всё торжество представления посольства тверскому князю. Затем тут же были накрыты столы и гостей пригласили к трапезе. За длиннющими столами, установленными в две полосы вдоль зала, освещённого множеством толстенных сальных свечей на громоздких медных шандалах, при желании можно было накормить две-три сотни гостей. Столько примерно и было приглашённых. А поскольку «московцев и ростовцев» имевших сан и положение, дававшие право пировать у тверского князя, в посольстве было раз-два и обчёлся, то вся пирушка больше смахивала на тесную дружескую вечеринку тверского дворянства, на которую по досадному недоразумению забрёл кто-то лишний. Впрочем, тверские не переходили граней приличия, даже когда на десятый раз рассказывали, как лихо они били московское войско в предыдущие годы. Сам глава посольства и тверской князь, выслушав первые заздравные речи, обращённые по большей части к князю, и, пригубив вина, поднялись наверх.

Стоял почти по-летнему тёплый день. Окна светёлки, заставленные разноцветными венецианскими стеклами, по случаю тепла распахнули настежь и в них, с такой высоты, были видны заросшие тёмными лесами дали и плывущие в полном покое белые высоченные облака.

— А чего ей, Москве, станется? — пожав плечами, ответил посол на вопрос князя. — Вы ж в декабре их преследовать не захотели, они и рады…

— Сил у нас маловато было. Собирались второпях на оборону: как прослышали, что Юрий прямо из Орды с Кавгадыем сюда торопятся. Да и не везёт мне на Москву, я уже дважды под стены к ней подступал, а взять не мог! Городишко ведь плёвый, с моей Тверью не сравнишь. Уж и не говорю про старинные города, к примеру, ваш Ростов Великий. Кремль в Ростове каменный, народу, поди, раз в пять больше чем в Москве этой. А вот не даётся мне она!

— Народу, князь, у нас в Ростове нынче сильно поубавилось. Одолели ордынцы. Чуть не каждый год набег. Сколько раз мы с моим князем в Сарае бывали, Великому хану кланялись, чтоб унял своих мурз. Как в стенку горох. А ведь каждый поклон денег стоит. Не поверишь, князь, обнищали до последней нужды. Простой народишко давно начал в Москву утекать, где спокойней. А и я подумываю — не пора ли от татар подальше?

— Да хоть ко мне в Тверь подъезжай, мы слугам верным всегда рады.

— Спасибо, князь, на добром слове. Но раз про службу речь зашла, давай поговорим о том, зачем я сюда явился.

— Чего не понять! Пленными ещё на Евдокию разменялись, осталось старшинством померяться в Орде, да с помершей княгиней Агафьей, царство ей небесное, порешить. Юрку, сопляка, я за Великого князя владимирского, хоть режь меня, не посчитаю. Грамоту ханскую на Великое княжение он лукавством да подлизом получил от Узбека! Того не бывало на Руси, чтоб младший племянник наперёд дядьки старейшим князем стал! Вот лето придет, в Орду соберусь. Я всё хану расскажу, пусть рассудит. А с княгиней Агафьей, вот крест свят, несчастье не по нашей воле приключилось. Болезнь у нас ныне зимой чёрная открылась, купцы бессерменские завезли, — при этом воспоминании князь суеверно перекрестился и продолжал. — Да Бог милостив, недолго зараза в городе задержалась: простолюдинов десятка три перемёрло, а у нас во дворце кроме княгини, почитай, язва никого и не задела!

— Эхе-хе, — закряхтел боярин. — Как раз это и наводит князя Ивана на сомнения.

— А Юрий что ж?

— Юрий в таких делах полностью на младшего братца полагается. Сам-то он до сих пор ещё в Новгороде.

— Это нам ведомо. Сообщают, новгородцы и дальше не прочь помогать ему, связал их чёрт верёвочкой…

— Так как с княгиней поступить велишь, князь?

— Тело, если надо, выдадим. Да ведь тебе, чай, князь Иван и дознанье поручил учинить?

— Прости, князь, но это так.

— Ну, что ж… В другой раз и не стерпел бы от этих братцев такой наглости, да уж больно особый случай. Завтра повелю всех, кто был близь княгини Агафьи, к тебе на допрос прислать. Иль кого ещё захочешь послушать?

— Мне, великий князь, больше всего твои речи любо слушать. А людишек пришли, пожалуйста. Да только они ведь то и повторят, чего ты им наперёд накажешь? Мол, умерла княгиня не по злому умыслу, а по Божьей воле?

Посол вдруг замолчал, будто у него перехватило дыхание, потёр рукавом сухие глаза и неожиданно провыл плаксивым голосом:

— Ай, умерла, касатушка наша, во цвете лет! Закрылись её ясные очи и не увидеть ей больше, как красна землица тверская! Тут и леса строевые, и луга заливные… Ведь ежели бы доброму хозяину сто по сту десятин землицы этой, да тысчонку рублёв серебра на заведение, это как же зажить можно!

Ошеломлённый князь не сразу ухватывает суть происходящего, а сообразив, к чему клонит посол, широко улыбается и говорит:

— Ну, Роман Кириллович. Ну, голова! Верно бают, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. А землица у Твери есть. Найдётся. Не сомневайся!

Ещё до прибытия московского посольства мы ушли из города. Настоял на скорейшем отбытии дед Тимофей. Надо было видеть, с каким жаром бобыль взялся опекать бывших пленниц!

— Схорониться вам всем надо, где понадёжней, — доложил он, вернувшись с очередной разведки на улице. Был старинушка слегка навеселе, но соображал совсем по-трезвому. — Наделали вы шуму — весь город взбулгачили! Никто ничего не знает, кто говорит — ведьму ищут, кто — булгары в город пробрались. С осадными орудиями, бают… А стражники по проулкам так и шастают, всех подозрительных хватают и в острог тащат. И по нашей улице двое каких-то шатались, к соседям заходили, вроде как за милостынькой. Разговоры разводили… Одеты в рваньё, а морды справные — кулаком не промажешь. И всё глазами зыркали туда — сюда. Уходить вам надо.

К тому времени я уже поведал старику всю правду, ну или почти всю, без утайки. В моём ли положении было наводить тень на плетень?