– Привет, – он поднял руку, но, осознав, что выглядит как социальный служащий, немедленно уронил ее на место. – Я Чарли, – начал он и, к своему удивлению, стал говорить о себе. О том, что он ужасный ревнивец и ему трудно позволить Ромашке жить собственной жизнью; о том, что он ее не бил, но не мог дождаться какой-нибудь демонстрации, чтобы набить полисмену рыло. Он еще больше удивился, когда эти отборные головорезы в комнате начали согласно кивать головами, а предметами для обсуждения стали ревность, неуверенность и их последствия, и выдвигалась версия о наследственной передаче этих черт.

Чарли был поражен. Он-то был готов к короткой интерлюдии, перед тем как его изобьют в кашу и отвезут в госпиталь, но теперь он видел, как эти парни стараются решить свои наболевшие проблемы. Он сидел с легкой улыбкой на лице, когда стул ударил его по голове.

Стул, попавший Чарли по кумполу, был брошен с небольшого расстояния женой Дэйва, Дон, которая оставила подругу присмотреть за детьми, а сама приехала с намерением нанести удар и сделать заявление о том, что Дэйв посещает эту ненормальную группу уже несколько недель, а перемен в его поведении немного. Речь шла не о насилии со стороны Дэйва – если честно, оно было похоже на их сексуальные отношения – нечастые и кратковременные, – недовольство Дон скорее относилось к постоянным упрекам насчет ее внешности готовки уборки квартиры материнских способностей человеческих качеств. Именно это и доставало ее больше всего. Однажды Дэйв не смог прийти вовремя домой на ужин, и в приступе ярости Дон пришла в паб, неся поднос с едой, подошла к столику, за которым сидел очень удивленный Дэйв и три его приятеля, и, швырнув перед ним поднос, вышла. Реакция Дэйва, однако, оказалась не такой, какой она ожидала. Он взял в баре соль и перец и со счастливым видом стал есть, продолжив прерванный разговор о футболе.

К несчастью, попасть стулом в цель непросто, поэтому шансы на то, что он попадет в Дэйва, покинув руки Дон, были минимальными.

Дэйв не помог разрешить ситуацию, радостно заржав, когда увидел, что брошенный ему в голову стул приземлился на башку придурковатому хиппи. Это привело в ярость Дон и, как ни странно, соседа Дэйва – Фила; последнему нравилось вышибать дурь из мужиков, но три недели рассказов об избивании жены Дэйва и воспоминаний о матери довели его до ручки, и Фил не понимал, что Дэйв просто преувеличил масштабы своей агрессии ради красного словца. Поэтому Фил и Дон набросились на Дэйва и вместе принялись месить его изо всех сил.

Шейн никогда такого прежде не видела и, поняв, что ее голос не сможет перекрыть вопли Дон и пыхтение Фила, треснула первого попавшегося толстым томом «Психиатрии» по голове в попытке остановить драку. К несчастью, это снова оказалась голова Чарли, который подумал, что все сговорились, и ударил в ответ, попав Шейн по скуле. В этот момент Фил, увидев, что женщину, похожую на ребенка, атаковали, совсем съехал с катушек и, швырнув Чарли на пол, стал бить его головой о линолеум, в то время как бедный Чарли отчаянно пытался извиниться перед Шейн и объяснить все Филу.

В это время все остальные члены группы, большинство из которых, если быть честными, скучали по адреналину, с радостью влезли в общую кучу, и курсы управления гневом превратились в бедлам. Драка прекратилась только тогда, когда охранник, которому было девяносто лет от роду, сунул голову в класс посмотреть что за шум. Увидев, что происходит, он проковылял к куче-мале, вспомнив, как, будучи подростком, участвовал в кулачных боях на деньги в Ист-Энде.

«Такого даже я могу вырубить», – подумала Шейн, увидев, как он идет к ним, и, если честно, решила ему двинуть, поскольку никого никогда в своей жизни не ударила и хотела понять, что при этом чувствуешь. Однако, когда дошло до дела, она не смогла заставить себя заехать в этот красный нос, прилепленный к середине потрепанного лица, и бой остановился сам по себе так же неожиданно, как и начался.

Народ начал подниматься, отряхиваясь с непринужденным видом, кроме Чарли, который лежал в самом низу кучи-малы и боялся, что сломал еще один палец.

В это же самое время сердце Ромашки оказалось разбитым: она бежала со сцены, гонимая шутками злого насмешника, а бежать было некуда, кроме как в дамскую комнату, которую оккупировала Марта Маверс и, сочетая издевательскую усмешку с трагическим голосом, сочувствовала Ромашке.

– Нужно время, – назидательно произнесла она, и Ромашка почувствовала поднимающееся внутри желание врезать по глупой Мартиной физиономии. Вместо этого она невыразительно поблагодарила ее и собралась уходить. В этот момент в дверях появился один из зрителей:

– Мне кажется, ты была великолепна, – сказал он.

– Спасибо, – ответила Марти и протянула руку.

– Извини, но я имел в виду ее, а не тебя, – сказал парень.

Ромашка была так благодарна, что готова была разрыдаться, и с высоко поднятой головой покинула туалет, оставляя Марти Маверс стоять с дурацким видом и размышлять, почему единственный зритель, которому выступление Ромашки могло понравиться больше, чем ее номер, зашел в туалет.

На пути к выходу Ромашку остановил менеджер Том, и на одну прекрасную секунду ей показалось, что он предложит выступить еще раз, но увы. Он вручил ей записку.

– Кому-то ты нравишься, – хмыкнул он.

Ромашка развернула записку. Она была от того самого насмешника – подпись Насмешник не оставляла в этом сомнений, и в ней говорилось:

В этот раз победил я, но если ты будешь очень, очень, очень милой со мной, то я оставлю тебя в покое. Жди дальнейших инструкций.

Ромашка поежилась. «Отлично, – подумала она, – как раз то, что нужно». Она смяла и отшвырнула записку прочь, подумав, что если Чарли ее увидит, то вся польза от занятий на курсах управления гневом пойдет насмарку.

Увы.

Вся польза от курсов – для Чарли – состояла из разбитого носа, спины в синяках и порванных штанов. Когда он и Ромашка приползли домой с противоположных концов света, каждый пострадавший по-своему, оба почувствовали себя абсолютно разбитыми, в то время как голос Марты летел по проводам к Саре, которая делилась с ней роскошными ощущениями от проведенного в одиночестве вечера, когда не надо бояться сказать глупость или сжечь ужин, и счастливым голосом обсуждала с подругой, каким, в сущности, бардаком была их личная жизнь.

– Понимаешь, Марта, я люблю его, значит, вряд ли уйду? – сказала Сара. Фраза прозвучала, как строчка из песни девчачьей группы.

– Но, Сар, ты должна прежде всего подумать о себе, – возразила Марта – Я знаю, ты все держишь в секрете, но скажи честно, разве ты его не боишься?

– Иногда, – ответила Сара, скрывая правду.

– И что, по-твоему, это хорошая основа для отношений? – спросила Марта.

– Лучше, чем никакая, – отреагировала Сара, касаясь одного из главных жизненных вопросов для большинства женщин, которые чувствуют себя прокаженными, если их постоянно не сопровождает обладатель пениса.