ее капризный от безделья вкус, то скоро тайна ее жизни сделалась известной еще и домоправительнице в городе, ежедневно посылавшей со старым рыбаком то сладкое печенье с имбирем, то дичь, искусно зажаренную, то пирожки с петушиными гребешками, то вареную в нежном меду душистую дыню.

Часть 4

С трудом поспевали старые ноги Нектанеба за быстрыми и молодыми шагами Панкратия и его спутника. Был уже вечер, с моря доносился запах соли и трав, в гостиницах зажигались большие фонари и слышалась музыка, матросы ходили по четверо и более, взявшись за руки, поперек улицы, и наши путники все дальше и дальше углублялись в темные опустевшие кварталы. Наконец, отдернув тростниковую занавеску, они вошли в дом, имеющий вид притона или кабачка для портовой черни. Нектанеб повременил идти за ними, чтобы не обратить на себя их вниманья, и ждал других посетителей, чтобы проникнуть внутрь незамеченным. Наконец он заметил пятерых матросов, из которых самый младший говорил: «И она вложила ему губку вместо сердца; утром он стал пить, губка выпала – он и умер».

Рыбак, вошедши с ними, первые минуты ничего не мог разобрать, отученный своею бедностью и возрастом от посещения подобных мест. Шум, крики, стук глиняных кружек, пенье и звуки барабана раздирали удушливый густой воздух. Певицы сидели у занавески, утирая руками пот и потекшие румяна. На столе между сосудами с вином танцевала голая нубийская девочка лет десяти, приближая голову к пяткам в ловком извиве. Ученая собака возбуждала громкий восторг, угадывая посредством грубо вырезанных из дерева цифр количество денег в кошельках посетителей. Панкратий сидел у выхода со своим спутником, еще более нахлобучив каракаллу себе на брови, отчего глаза его казались другими и блестящими. Он остановил проходившего старика, сказав: «Послушай, это ты приносил мне известие о смерти несчастной Филлиды? Я искал тебя, я – Панкратий ритор, но тише… Приходи ко мне завтра после полудня; я имею сказать тебе нечто: умершая меня тревожит». Он говорил полушепотом, был бледен, и глаза от капюшона казались другими и блестящими.

Часть 5

Филлида сидела на пороге дома, читая свитки, только что привезенные Нектанебом, где почерком переписчика было написано: «Элегия Филлиды, несчастной дочери Палемона». Она сидела наклонившись, не слыша, как проходили рабы с полными ушатами парного молока, как садовник подрезал цветы, как собачка лаяла, гоняясь за прыгающими лягушками, и вдалеке пели жнецы заунывную песню. Строки вились перед нею, и воспоминание прошлых тревог туманило вновь ее беспечные глаза.

Родители, родители,

отец да мать,

много вы мне оставили

пестрых одежд,

белых лошадей,

витых браслет, –

но всего мне милей

алое покрывало

с поющими фениксами.

Родители, родители,

отец да мать,

много вы мне оставили

земель и скота:

крепконогих коз,

крепколобых овец,

круторогих коров,

мулов и волов, –

но всего мне милей

белый голубь с бурым пятнышком:

назвала его «Катамит».

Родители, родители,

отец да мать,

много вы мне оставили

верных слуг:

огородников, садовников,

ткачей и прядильщиков,

медоваров, хлебопекарей,

скоморохов и свирельщиков, –

но всего мне милей

старая старушка

моя нянюшка.

Мила мне и нянюшка,

мил голубок,

мило покрывало,

но милее сад.

Он спускается, спускается

к реке наш сад,

наверху по реке, наверху по реке

мой друг живет.

Не могу послать, не могу послать

я цветка к нему,

а пошлю поклон, пошлю поклон

с гребельщиками.

И еще было написано:

Утром нянюшка мне сказала:

– Незачем скрываться от старой –

ты весь день по цветам гадаешь,

не отличаешь айвы от яблок,

не шьешь, не вышиваешь,

нежно голубя пестрого целуешь

и ночью шепчешь: «Панкратий».

И еще было написано:

Что мне выбрать, милые подруги:

Признаться ли еще раз жестокому другу?

или броситься в быструю речку?

равно трудные обе дороги,

но первый путь труднее –

так придется краснеть и запинаться.

И еще было написано:

Утром солнце румяное встанет,

ты пойдешь на свои занятья,

встречные тебя увидят,

подумают: «Гордый Панкратий», –

а бледной Филлиды уже не будет!

Ты будешь гулять по аллеям,

с друзьями читать Филона,

бросать диск и бегать вперегонки –

все скажут: «Прекрасный Панкратий», –

а бледной Филлиды уже не будет!

Ты вернешься в свой дом прохладный,

возьмешь душистую ванну,

с мальчиком в мяч поиграешь

и уснешь до утра спокойно,

думая: «Счастливый Панкратий», –

а бледной Филлиды уже не будет!

И еще было написано много, так что до вечера прочитала девушка, вздыхая и плача над своими собственными словами.

Часть 6

Теперь Панкратий не играл с мальчиком в мяч, не читал, не обедал, а ходил по небольшому внутреннему саду вдоль грядки левкоев, имея вид озабоченного тревогами человека. Тотчас после приветствия он начал: «Умершая девушка тревожит меня; я ее вижу во сне, и она меня манит куда-то, улыбаясь бледным лицом».

Старик, зная Филлиду в живых, заметил:

– Есть обманчивые сны, господин, пусть они не тревожат тебя.

– Они не могут меня не тревожить; может быть, все-таки я – невинная причина ее гибели.

– Считай ее живою, если это вернет твой покой.

– Но она же умерла?

– Мертво то, что мы считаем мертвым, и считаемое нами живым – живет.

– Ты, кажется, подходишь к тому, о чем я хотел говорить с тобою. Обещай мне полную тайну.

– Ты ее имеешь.

– Не знаешь ли ты заклинателя, который бы вызвал мне тень Филлиды?

– Как тень Филлиды? – Ну да, тень умершей Филлиды. Разве это тебе кажется странным?

Нектанеб, овладев собою, ответил: «Нет, это мне не кажется странным, и я даже знаю нужного тебе человека, только веришь ли ты сам в силу магии?»

– Зачем же бы я тогда и спрашивал тебя? и при чем тут моя вера?

– Он живет недалеко от меня, и я могу условиться, когда нам устроить свиданье.

– Прошу тебя. Ты мне много помог словами: мертво то, что мы считаем таковым, и наоборот.

– Полно, господин, это пустые слова, не думая брошенные таким старым неученым рыбаком, как я.

– Ты сам не знаешь всего значения