– Сказал же – это не ебанатема, Ривера.

– Простите. А у вас ее номера не осталось?

– Я сам ей позвоню от вашего имени.

– Это очень любезно, мистер Свеж.

– Мне не хочется – я готов это сделать просто потому, что вам она не станет доверять, если вы ей расскажете, что творится.

– Не доверять мне? Но я ж легавый.

– Серьезно? Вы это не просто черному только что сказали. – И Мятный отключился.

– Кризисный центр. Как вас зовут, будьте добры?

– Кевин.

– Привет, Кевин. Я Лили. Вы откуда звоните, Кевин?

– Я на мосту Золотые Ворота. Сейчас прыгну.

– Нет, не прыгнете.

– Прыгну.

– Не-а. Не будет такого. На моей вахте уж точно.

Сейчас он расскажет ей обо всей своей жизни. Лили нравилось смотреть на своем планшете французское кино с субтитрами, слушая истории всей жизни. Обычно они бывали довольно-таки одинаковы – ну, или так ей казалось, потому что звонили все с одной и той же главы. С той, в которой они раздумывали, не прыгнуть ли им с большого оранжевого моста или не перейти ли дорогу поезду.

Кевин рассказал ей свою историю. Звучала она печально. Но не так печально, как то, что на экране переживала эта бедная Одри Тоту. Лили знала, что там звучит грустная французская музыка на аккордеоне, и попыталась втиснуть пуговку наушника от планшета под головную гарнитуру телефона, чтобы испытать всю тяжесть отчаяния несчастной Одри…

Кевин сделал паузу. Лили поставила на паузу свое кино.

– Не делайте этого, – сказала она. – Есть для чего жить. Вы пробовали этот сухой завтрак с шоколадом внутри? Не на зернышках, а внутри. А пиццу под пылающим куполом? Эта херотень – такое безумие, что пальчики оближешь. Блядь, Кевин, да если вы покончите с собой, а этого так и не попробуете, ненавидеть себя будете еще сильней, чем сейчас. У меня образование шеф-повара, Кевин, уж я-то знаю.

– Хотя бы все это кончится.

– Ох, черт, нет – ничего оно не кончится. Вы можете удариться о воду, у вас лопнет барабанная перепонка, треснет куча позвонков, вы умрете холодной и мучительной смертью, а потом, типа всего через пять минут, вы уже белочка в цилиндре и чечеточных туфлях – и виложкой деретесь с голубем за использованный пончик. Я много чего в жизни повидала, Кевин, – жуткого, темного, пугающего. Вы туда не хотите.

– Правда, что ли, – виложкой?

– Ага, Кевин, единственная деталь, блядь, за которую вы цепляетесь, – это виложка. В этом весь смысл, ну да. А не то, что вы станете белочкой в чечеточных туфлях, дерущейся с голубем за пончик? Пончик с заварным кремом, Кевин. Заварной крем вытекает на мостовую. У вас на пончике муравьи, Кевин.

– Ого, муравьи?

– Муравьи – по-прежнему несущественная деталь, Кевин, обсосанная вафля вы.

– Эй, а мне пончики с заварным кремом вообще не нравятся.

– Прыгайте, Кевин. За борт, вперед.

– Что?

– Джеронимо![11] Испустите долгий затихающий вопль по пути – предупредите яхтсменов или серферов, чтобы побереглись нахуй. Нет смысла утаскивать кого-то вместе с вашей тупой задницей.

– Эгей?

– Оттолкнитесь посильней, Кевин. И прямо в пучину страданий, какая для вас разверзнется.

– Там хотя бы иначе будет.

– Ага, иначе в том смысле, что хуже. С каких это пор двухсотфутовый нырок в ледяную воду, где кишат акулы, источает надежду, а? Считаете, это сейчас у вас депрессия? Думаете, сейчас у вас нет надежды? Дождитесь перерождения сбрендившей мелкой тварью, – отчаявшейся, боящейся всего на свете, да еще и в дурацком – наряде. Я их видела, Кевин. И вам покажу. Поглядите на них, увидите, кем станете сами, – и если вам по-прежнему захочется прыгнуть, я лично вас туда отвезу и сама подтолкну. Договорились?

– Вы всё врете.

– Вру. У меня нет машины. Но я оплачу вам такси и по дороге попрощаюсь с вами по телефону. Худший сценарий: вам доведется увидеть кое-какой жуткий животный народец, а через два часа вы в том же месте, где сейчас, и я вам дарю жаркий секс по телефону, пока вы стремглав летите в акулий кафетерий.

– Правда?

– Правда. У вашего телефона камера есть?

– Ну.

– Пришлите мне себяшку.

– Прямо сейчас?

– Ну да, а как я тогда буду знать, на что вы похожи?

– Ладно. На эту рубашку я спереди кофе немного пролил.

– Вас понял. Теперь двигайтесь к городской стороне моста. Буду там через десять минут.

– У вас же машины нет.

– Займу у босса. Двигайтесь к платным шлагбаумам. Я поставлю машину у центра посетителей и подойду.

– А вы можете не сходить с линии, пока не доберетесь сюда?

– Очень бы хотелось, Кевин, но я не могу кризисную линию держать. Слушайте, я вам со своего сотового через секунду перезвоню. Нас заставляют свои телефоны в раздевалке оставлять, поэтому дайте мне пять минут. Двигайтесь к шлагбаумам. Я вам сейчас перезвоню.

– А как я вас узнаю?

– Я азиатка. – Азиаткой Лили не была, но на мосту окажется до метрического хуища азиатских девчонок, чтобы он думал, что они – она. – Десять минут. Только не прыгайте, ладно?

– Ладно.

– Честно?

– Честно. Только у меня батарейка садится.

– Вам лучше не прыгать, потому что у вас батарейка, блядь, села, Кевин. Уверуйте хоть немого, ебаный в рот.

– Вы б материться перестали, а?

– Ох, ну да, я ж ваша фея-крестная. Так позвольте мне выполнить ваше желание. Увидимся через десять. – Она стукнула по кнопке разъединения.

Снимок Кевина Лили отправила на рейнджерский пост на мосту с запиской: “Прыгун, направляется к вам. Временно поставила его на паузу. Задержите и сдайте на психическое обследование. Еще один спасенный у Мгливы Эльфокусс!”

– У-ху-ху, сцуко! – Плюс на большую доску! Лили встала с места и направилась к большой белой доске в голове конторского аквариума. Остальные три консультанта кинулись к своим кнопкам отключения звука. Она схватила маркер и написала: “СПАСЛА В ЭТОМ МЕСЯЦЕ”, следом – свое имя и нарисовала рядом громадные цифры “5”, сопроводив их восклицательным знаком.

– Пять с половиной, рукожопы, а еще только семнадцатое число месяца. Вот-вот – у вас как минимум еще две недели на то, чтоб попробовать угнаться за этим поездом эффективного, блядь, рулежа критическими ситуациями!