– Это не тема, Лили, – произнесла Шалфей – веснушчатая блондинка и примерно ее ровесница. Она носила громадный рыбацкий свитер и грузчицкие штаны, а на прическу свою ей явно было насрать еще с тех пор, как она пошла в начальную школу. Такая запущенность в одночасье не возникает. Она писала магистерскую про телефоны доверия – или что-то вроде.

– Это для тебя не тема, – ответила Лили. – Потому что ты рукожоооп. Ру-ру-рукожжжоооп. – Пусть она и знала, что слишком стара для такого, да и гораздо ниже ее достоинства до подобного опускаться, но все равно станцевала ненавязчивый победный танец имания, дабы отметить этот миг в истории.

– Ты такая надломленная, – сказала Шалфей. – Как ты вообще тут работу получила?

– Моя тема – Смерть, Шалфей. Ко мне обратились, потому что знали – я буду рулить! Пять с половиной – йяй-оууууууу!

Другой консультант – высокий парняга под сорок с копной светлых волос – глянул поверх очков. Палец у него лежал на заглушке микрофона так, будто им он придерживал закрытую пасть очень ядовитой змеи.

– Лили, ты б не могла как-нибудь закруглиться? Мне еще нужно записать адрес и выяснить, каких таблеток эта девушка наглоталась, пока она не отключилась.

– Ой, – ответила Лили. – Конечно же. Валяй. Ты спасешь ее, Брайан. Хочешь, я тебе ее на доске запишу?

– Это не тема, Лили. – Он приподнял палец и произнес в свою гарнитуру: – Да, Дарла, я здесь. А вы можете сказать мне адрес того дома, где вы находитесь?

Шалфей проговорила:

– Доска нужна для бюллетеней, ориентировок, информации о том, что в городе происходит, – в общем, для того, что может нам понадобиться, когда мы отвечаем на вызов.

– В смысле – что у Лили ПЯТЬ С ПОЛОВИНОЙ! – ответила Лили, постукивая по доске рядом со своим числом. Приплясывая, она думала: “Танец имания. Танец имания. Прямо на столе у Шалфей имать ее моими булками…”

– Лили, перестань, пожалуйста, мне стол тверкать.

– Ланна, – сказала Лили. – Я пошла на перерыв. Попробуйте никого тут не убить, пока меня не будет.

– Ты такая жалкая, – сказала Шалфей.

– Нет, это ты жалкая, – ответила Лили. Метнула в Шалфей булку презрительного имания и скрылась в раздевалке.

Из шкафчика она выудила мобильник и направилась наружу покурить, на ходу проверяя сообщения. Он плакал ей в голосовую почту, что поначалу было удовлетворительно, а потом как-то убого. Этим ее не купят – она не станет ему перезванивать лишь из-за того, что он поддался мгновенью рохлизма. Он же Смерть, в конце-то концов! Ну или Подручный – Смерти. Как с таким тягаться? У них всех какая-нибудь особинка – у Чарли Ашера, даже у малютки Софи, мироздание выбрало их в особенные, а она, Лили “Мглива Эльфокусс” Северо (“Мглива Эльфокусс” не произносится), – всего лишь неудавшийся ресторатор и консультант на горячей линии само-убийств на полставки. Но вот этого у нее не отнять. Она спасает жизни. По-чти все время. Ну как бы.

Она опять прослушала сообщение от Мятника Свежа – тот по ней рыдал, а она не намеревалась стирать это сообщение, никогда. От него же было и следующее сообщение, и, надеясь, что там окажутся мольбы – ей бы мольбы сейчас не помешали, – она прослушала его, но как только услышала слова “силы тьмы, ебена мать, и что-не” – тут же оборвала сообщение, стукнув по кнопке вызова.

Майк Салливэн ловил себя на том, что, просыпаясь каждое утро, думает о духе – о Консепсьон, – а потом опять о ней думает, укладываясь вечером спать. Он старался тщательно стирать свой рабочий комбинезон, чтобы тот оставался искристо белым в брызгах “международного сурика”, который не отстирывался, а поцарапанную каску свою надраивал автомобильной пастой. Бреясь утром, репетировал выражение лица, какое будет у него, когда он расскажет ей о судьбе ее русского графа, – и целыми днями, каждый день, старался быть готовым к ее появлению. Пять дней провел он так за покраской конструкций под проезжей частью – и вот наконец она вернулась.

– О, сеньор Салливэн, я так счастлива видеть вас, – произнесла Консепсьон, крутясь вокруг одной стропильной фермы под мостом, как настоящая девушка могла бы крутиться вокруг фонарного столба в – парке радостным летним днем в музыкальной комедии, и юбки трепетали вокруг нее.

– Я тоже счастлив вас видеть, – ответил он. – Зовите меня, пожалуйста, Майком.

– Майк, значит, так тому и быть, – проговорила она с робкой улыбкой, трепетнув ресницами. Если бы у нее был веер, она б из-за него пококетничала. – Что вам удалось выяснить о моем Николае?

Вся подготовка Майка не подготовила его вот к та-кому – к духу, легкому духом. Призрак угрюмый, скорбящий, с разбитым сердцем – да, но не вот эта радостная и смеющаяся Кончита, порхающая меж тяжелых стальных балок, словно перышко на ветру.

Он проверил свои страховочные тросы, затем снял каску и приложил ее к сердцу – как и тренировался. И рассказал ей. Глядя, как в ее глазах гаснет свет, он ощущал, будто вмазал с ноги ангелу милосердия в челюсть.

– Лошадь? – спросила она.

– Извините.

– Лошадь? Лошадь! Чертова лошадь! Я два века рыдаю тут, а он свалился с лошади через полгода после отплытия?

– Простите меня, – сказал Майк. – Но он же ехал по Сибири в Санкт-Петербург за царским разрешением жениться на вас, когда упал.

– Никто просто так не падает с лошадей. Кто вообще падает с лошади?

– В интернете сказано, что он сломал себе шею, когда ударился оземь, так что он не мучился.

– Все это время я думала, что могла что-то не то – сказать, беспокоилась, не влюбился ли он в другую, – волновалась, что царь мог заточить его в тюрьму за нарушение правил торговли, но нет – для него все закончилось – мгновенно. Не нужно ему было ехать в Сибирь, чтобы там свалиться с лошади. Лошади и тут у нас есть. У моего отца были слуги, которые могли бы столкнуть его с этой ебаной лошади.

– Прошу прощения, Кончита, – произнес Майк, – но, кажется, так не выражаются испанские дамы, которые…

– Да что вы смыслите в испанских дамах? Со своим дурацким ведерком, весь в оранжевой краске?

Майк сглотнул и вновь надел каску.

– Но вы же теперь можете успокоиться, верно? Пребывать в покое.

– Покой! – Платье и волосы бились вокруг нее, словно бы на ураганном ветру, хотя над заливом царил спокойный день. – Ох, никакого покоя мне не будет. Я скорблю уже двести лет – и еще сотня уйдет на то, чтобы обороть в себе гнев. О да, сеньор, я стану являться. Таких явлений никто не видывал никогда. Если в ком-то из этих машин, проезжающих внизу, есть хоть капля русской крови, я нашлю на них такие ужасы, что они сами пожалеют, что не упали с лошади. Они станут умолять, чтоб им позволили упасть с лошади.

– Но он же вас любил, – сказал Майк. Ему хотелось поблагодарить тот прерыватель у себя в мозгу, что не дал сообщить ей, до чего прекрасна она в гневе, поскольку прекрасна она хоть и была, но также пугала его до усрачки – почти так же сильно, как и в первый раз, когда ему явилась.