как острый нож по сердцу, и заживёт ли эта рана?— он не знал.

Шум, весёлый гам, весёлые голоса. Свадьба набирала оборот, и хмельные крики: «горько» неоднократно звучали со всех сторон, заставляя молодожёнов вставать из–за стола.

Жених торопливо целовал невесту в щёку, опуская глаза, и садился первым на скамью.

—Ишь, совестливый, — прошептала Дарья.

— На чужом несчастье своё счастье не построишь, — тихо ответила Оливия, но её слова слышали и другие, сидящие вокруг, с интересом поглядывая на несостоявшуюся невесту.

Тоскливо посмотрев на жениха с невестой, она налила себе вина и, выпив залпом, прокричала:

—Горько!

Тимофей и Фрося вздрогнули от её звонкого голоса, а остальные притихли, ожидая то ли скандала, то ли истерик со стороны Оливии.

—Ну да, ну да, что за свадьба без драки? — проворчала она, но вышла из–за стола и по–хулигански пропела, притоптывая ногой, подняв высоко подбородок:

Шла по речке по дощечки, Мне сказали: «Упадёшь! Замуж за кого хотела, За того не попадёшь!»

Эх…

Кабы знала, не ломала, Вишенку не вызревши, Кабы знала, не любила, Милого не вызнавши.

Эх….

Подружка моя, Жили с тобой дружно. Я любила, ты отбила — Ссориться не нужно!

Эх….

Закончив частушки и окинув насмешливым взглядом всех, перекинув платочек на плечо, которым она взмахивала в такт, гордой походкой ушла со свадьбы, оставляя всех в растерянности, но никого она не оставила равнодушным.

От её частушек веяло смыслом: бледный Тимофей сжал кулаки под столом, провожая девушку взглядом побитой собаки, а Фроська поджала свои губы и вся словно окаменела. А у парней и девчат были восхищённые взгляды.

Оставив свадьбу, Оливия бежала по лесу на их место, чтобы там выплакаться вволю, выплеснуть всю боль, обиду, отчаяние.

Девушка не замечала, как ветки трепали её волосы и цеплялись за платье, как слёзы застилали глаза, и она их смахивала платком, который держала в руке.

Упав рядом с деревом, где они миловались с Тимофеем, девушка завыла, давая волю слезам.

Плакала долго, со всхлипыванием, переходящим в вой, то затихающий, то нарастающий.

Кто её сейчас услышит? Только деревья или птицы, которым нет дела до рыдающей девушки, оплакивающей свою любовь, которая вспыхнула, как яркая звёздочка на небе и погасла, не успев насладиться величием вселенной.

Её первая любовь с Коленькой была похожа на уютный костёр, горящий ярко от подбрасываемых в него чувств под названием любовь.

И поэтому тепла им хватило на всю оставшуюся жизнь, потому что они сумели сохранить жар любви в своих сердцах.

—Видно, я счастливую любовь всю испила в прошлой жизни, — прошептала она, поднимаясь с земли.

И девушке в шуме деревьев послышался последний разговор с Тимофеем:

—Люба моя, как мне хорошо с тобой, — шептал он, крепко обнимая её.

—Знаешь, мне иногда страшно становится, как будто это красивый сон. И однажды проснусь, а тебя нет рядом со мной! И нашей любви будто и не было, — опуская свою голову на грудь, поделилась она своими опасениями.

—Что ты говоришь? Наша любовь навечно. Только ты и я. Люба моя! Как я хочу тебя! — и его горячие губы накрыли её в страстном поцелуе.

—Не здесь, люба моя, не здесь,— увидев её согласный взгляд, улыбнулся и крепче прижал к себе.

Лёгкий ветерок коснулся её волос и лица, заставляя высохнуть слёзы, и нежно подул на искусанные губы, заставляя прийти в чувства.

—Дурёха! На что надеялась? Забыла, какие люди бывают? Тебе наука на всю оставшуюся жизнь. Проморгала ты своё счастье, Оливия! Тут свои устои — не такие, как в прошлой жизни. Раз напакостил, — так женись, — шептала она себе.

Вытерев слёзы, она ещё немного посидела, прислушиваясь к шуму вечернего леса.

Постепенно пришло успокоение в её сердце, и она решила, что надо жить и дальше — ей есть, за кого волноваться. Жизнь на этом не остановилась.

Видно, не судьба ей быть с Тимофеем, — каждый выбирает свой путь.

Устало поднялась и потихоньку направилась домой, поёживаясь от вечернего холода.

Опустошённая и выжатая до дна последними событиями, она брела по лесу, не замечая ничего на своём пути.

Вечерний лес о чём–то шумел, птиц не было слышно, и постепенно всё засыпало до следующего дня.

Она машинально сорвала травинку и стала её жевать, чувствуя на языке его сок.

Тихий лес провожал Оливию задумчивой тишиной, и тихий ветерок трепал её выбившие волосы из косы.

Только где–то на подсознании она, услышав голоса, насторожилась и остановилась.

Выглянув из–за дерева, девушка увидела Филимона и ещё двух людей, — одного из них она сразу опознала. Это был разбойник, напавший на обоз.

—Что, совсем ничего не узнал? — услышала она вопрос незнакомца.

Присмотревшись к нему, девушка отметила, что одежда на нём, что сюртук, что сапоги, были из дорогого и добротного материала.

Его с проседью волосы были зачёсаны назад, и только маленькая прядь падала на высокий лоб. Хищные глаза глядели холодно на Филимона, и весь его облик походил на хищника, вернее, на стервятника, разглядывающего свою добычу.

Весь его вид говорил, что он из благородных кровей и привык только повелевать.

—Ничего, господин. Не видела она ничего подозрительного. И денег у неё нет, а то давно бы накупила себе обновы. Вы ведь знаете этих женщин, — заискивающе тот залепетал перед ним.

—Он вёз большую сумму, и она не должна была пропасть. Может, ты её взял?

—Нет, что вы, господин….

—Кроме денег у него были бумаги, которые мне необходимы. Обыщи её дом ещё раз. Доложишь ему! — он ткнул кнутом в грудь разбойника и пошёл прочь от них.

Онемев от страха и понимая, что весь разговор касался её, девушка осторожно отступила назад и была прижата к телу одной рукой, а вторая закрыла её рот.

—Не шевелись, если хочешь жить, — прошептали очень тихо на ухо.

Она замерла, наблюдая, как опустело место, где только что были люди.

Сердце замерло от парализующего страха, и холодный озноб волной пронзил всё тело.

—У тебя есть те бумаги, о которых говорил господин? – прозвучал требовательный голос, всё также закрывая рот и не выпуская из объятий.

Она отрицательно замотала головой. Оливия и правда не знала, о каких бумагах шла речь.

В кошельках были только деньги и больше ничего.

—Забудь, что видела и слышала. Я сейчас отпущу тебя, ты постоишь молча, не оборачиваясь некоторое время, и только потом пойдёшь домой, — тёплый воздух опалил её