Объектом раздражения Клариссы был не я, просто она обижена долгим отсутствием самого Занделя и известий от него. Более чем обиженным и возмущенным его молчанием был и я, так как знал: Зандель и его жена, сидя в Нью-Йорке, скрывают от нас правду, и опасался, что в любую минуту может случиться что-то непоправимое. Ну что, например? Чтобы не переживать заранее, я постарался отбросить всякую мысль о Занделе, так как любая мысль о нем связывалась у меня с его болезнью и смертью. Бедный Зандель, я так и видел его лежащим в гробу с лицом восковой бледности и скрещенными на груди руками. Какое мрачное воображение! И еще я видел во сне Клариссу, которая горько плакала, провожая его на кладбище Верано.

Мне изрядно надоели эти ночные видения, и я всячески старался минимизировать явную опасность ситуации.

— Небось у него уже прошла идефикс с деревнями нудистов.

Охваченная яростью Кларисса повернулась ко мне.

— Как можно быть таким черствым! Твой друг болен, может быть, даже очень болен, а ты козыряешь самым пошлым аргументом, чтобы высмеять беднягу.

В ее словах слышалась подлинная боль. Права Кларисса, я ляпнул глупость, ужасную глупость, говоря о друге. Я даже не попытался оправдаться, так как был уверен, что и у Клариссы самые черные мысли о состоянии здоровья Занделя. Сколько раз за последние дни мы заставляли его умирать? Сколько раз мы укладывали его в гроб и провожали на кладбище? И даже возлагали букет хризантем на его могилу? В эти дни я щедро делился с Клариссой подозрениями, рожденными моим мрачным воображением, и со стыдом подавлял в себе зловещие фантазии об африканских болотах.

Сейчас льет дождь как из ведра и на живых и на мертвых, дни в Риме проходят, как и в Нью-Йорке, а акции на бирже продолжают падать.

Мне приснился сон. Обычно воспоминания о снах у меня смутные, но на этот раз я запомнила все, даже самые мелкие, незначительные подробности, особенно хорошо — мое безмятежное душевное состояние и, если можно говорить так о сне, свое коротенькое счастье, расплывчатое и слегка размытое по краям.

Я подошла к лифту дома, который знала как свои пять пальцев, но увидела прикрепленное к дверям объявление: «Лифт не работает». Никакого раздражения, а почти что удовольствие от того, что мне представляется возможность подняться наверх пешком. Дверь подъезда, лифт, а главное, лестница, серые мраморные ступеньки, железные перила — все мне прекрасно знакомо, хотя на экране сна не появилось лицо человека, к которому я иду.

Легко поднявшись на третий этаж, ступенька за ступенькой, легко, словно исчезла сила притяжения Земли, я оказалась перед большими дверьми, которые сразу узнала. Слева была латунная пластинка «Арх. Федерико Зандель», справа — только глазок и две замочные скважины. Когда я поднесла палец к звонку, правая дверь открылась и появился Зандель, словно он почувствовал мое присутствие. Он жестом предложил мне войти и проводил в крошечную кухню при личном кабинете, рядом с офисом. Я села напротив него, перед столиком с хрустальной вазой, не по сезону полной самых разных фруктов: яблоки, бананы, клубника, виноград, киви, черешня, ананас и круглый белый плод, чуть побольше яблока. Я протянула руку, чтобы взять этот незнакомый плод, но Зандель отрицательно покачал головой.

— Нельзя? Почему? — спросила я.

— Потерпи. Придет день, когда мы съедим его вместе.

Рука моя повисла в воздухе.

— Ну пожалуйста.

— Не сейчас.

— Ты не Адам, и я не Ева. Мы можем есть что угодно, не совершая греха.

— Ну как же, разве ты не заметила, что это земной рай?

Зандель поднялся, я тоже встала, так и не прикоснувшись ни к одному из этих чудесных плодов. Зандель притянул меня к себе и долго держал в крепком объятии. По всему моему телу разлилось тепло, я бы назвала его счастьем и желанием; по крайней мере таким осталось в памяти чувство от его объятия. С безграничной ностальгией сохранила я это ощущение настоящего земного рая, такое сильное, какого я никогда не испытывала в реальной действительности. А может быть, память усиливает чувства, пережитые во сне?

Естественно, наша встреча привела нас в постель. Зандель стал расстегивать мою блузку и понемногу раздел меня всю с легкостью и удовольствием, с какими очищают банан. Я стояла перед ним голая, но еще в туфлях и колготках. Во мне было разлито ощущение своей красоты. Каждое прикосновение его было мягким и нежным. Вокруг стояла тишина, лишь легкий ветерок доносил издалека музыку — что-то вроде саксофона Коулмена Хавкинса, — которую я слышу всегда в момент крайнего эмоционального напряжения. Все это было похоже на мое представление о счастье. Я сняла туфли и колготки и растянулась на постели, а Зандель, молниеносно сбросив одежду, лег на меня и начал свой ритуал предварительных поцелуев, лаская все мое тело, и, наконец, проник в меня под звуки окутывавшей нас мягкой и торжественной музыки.

После любви во сне я проснулась, сохраняя ощущение того счастья, и сразу же вспомнила, что Зандель в Нью-Йорке и никто не мог сообщить мне, вот проклятье, хоть что-нибудь о его здоровье. Рядом со мной крепко спал Джано.

Я стала разбираться в своем сне. По существу, за исключением заколдованной атмосферы, повторилась какая-то из наших встреч с Занделем: все они развивались более или менее на один манер. Уже больше двух месяцев я его не вижу, и атмосфера приснившегося счастья повисла над пропастью, потому что с минуты на минуту я жду из Нью-Йорка дурную весть.

Но этот белый плод в кухне? Не могу понять, что он означает, и обещание Адама останется втуне, так как Ева конечно же не может надеяться, что он выполнит наяву обещание, данное во сне. По-моему, белый плод вообще ничего не значит. Нечего стараться придавать значение всему, что видишь во сне, и нередко, как говорит Джано, даже тому, что является частью так называемой реальной действительности.

Если судить по смутным сплетням, ходящим по коридорам университета «Валле Джулия», кажется, что Зандель в Нью-Йорке уже просто при смерти. Его возвращение снизило накал этих слухов. Зандель вернулся в Рим, я бы сказал, в хорошей форме, пригласил нас на ужин и преспокойно сообщил, что у него была тяжелая форма вирусного воспаления легких (болезнь обычно подхватывают в самолете, когда кондиционеры распространяют в воздухе вирусы какого-нибудь больного пассажира), а в Нью-Йорке лечили сеансами облучений — новой терапией, которая, по его мнению, дала уже отличные результаты. Однако как следствие возникла проблема эритроцитов — этого чертового малокровия, сказал Зандель. Но ничего драматичного.

Ужин в приятной расслабляющей обстановке с обсуждением орехово-кофейного торта «Мапи», по рецепту мадам де Тулуз-Лотрек[8]испеченного Ириной, которая потом нам сказала, что поехала к мужу, так как не могла оставить его одного в Нью-Йорке, где итальянцы идут нарасхват. Но зачем ей понадобилось объяснять причину поездки в Нью-Йорк? Тон объяснения выглядел весьма светским и весьма фальшивым.