– Оу, а вот это сексизм. Да бог с тобой. Пока. Я позвоню.

Она оставила деньги на столе и удалилась, обдав его тяжеловатым древесным парфюмом. Мариус сравнивал эти встречи с использованием черной магии. Результат никогда не заставлял долго ждать.

«Знать бы еще, как ты выдрессировала свой бестиарий… и в первую очередь Зверя…»

Зверь

Санда

Я никогда ничего не праздную: у меня нет поводов.

Вертекс, скорее, нашел повод себе.

У бара царит пир во время чумы: давка, хитросплетения конечностей, мелькающие стаканы с коктейлями кислотных цветов. Над нами рассеивается дым, а в колонках что-то сладко и болезненно ноет.

– Обожаю шведов. Все лучшее делают шведы, – с туманным блеском в глазах вещает Вертекс, почти наполовину перевалившись через стойку бара. – Посуди сама: шмотки Acne, Spotify и даже гребаная IKEA. И музыка. Шведский синт-поп играют на небесах.

There’s something ominous,

There’s something ominous about you![12] –

дробяще идет из колонок.

Я уже потеряла ориентацию в пространстве. Не помню начала, не вижу конца. Но это хороший момент. Боже, и правда: благослови шведский синт-поп.

– Видишь того блондинчика? Лео Флодман, – Вертекс почти прилипает губами к моему уху. – Я душу продал бы, чтобы пожать его пальчики. Недавно переехал к нам из Гетеборга. И он главное произведение искусства этой нации.

– Подкати, – советую я. – Кто тебе скажет «нет»?

Он скромно опускает реснички, и блестки на его веках складываются в начало млечного пути. Ласково глажу его по щеке, потому что знаю, что, несмотря на свои пошлые шутки и нахальство, Вертекс стеснителен и хрупок.

– Я просто люблю красоту, – смотрит он с обезоруживающей улыбкой. – Не хочу ничем обладать. Пусть солнышко светит всем. Шведское солнышко.

Почему-то смеемся, как идиоты, и чокаемся. Не понимаю, как он умудряется работать, напиваться и вести светскую беседу. Я поворачиваюсь к танцполу: там сейчас девятый круг ада. Профили, приоткрытые рты, тянущиеся друг к другу руки… Безымянные тела, желающие стать чем-то единым. Только музыка напоминает нам, что мы были когда-то целыми. Она возвращает инерцию в ритмах, люди движутся в приливах и отливах…

А над нами луна.

«Дискотечный шар, дурья твоя башка», – шепчет вредный голос рационализма.

Но я впервые игнорирую его. Мне удается.

Тело непривычно расслаблено, взгляд устремлен вперед, но никого не высматривает. Редкий спокойный день в моей жизни. Я никому ничего не должна.

There’s something dangerous,

There’s something dangerous in you![13]

Кто-то подходит к бару и подтаскивает его божественного шведа. С улыбкой наблюдаю, как мой друг кокетливо подталкивает к нему напиток за счет заведения. Швед тоже улыбается во все зубы. Хоть бы у этих двоих все было хорошо. Да у всех здесь: девочек с угольными веками, мальчиков, которые хотят стать девочками… У королей вечеринок, шутов и пьяных рыцарей с татуировками ласточек и роз.

Кто-то стучит по плечу и доливает в бокал. Вертекс уже разговорил шведа, подозвал заодно еще каких-то друзей. Некоторых я знаю.

– Сегодня особенный день, – подмигивает он. – Санда уходит от нас. Но ее ждет что-то классное.

– Санда, не-е-ет, – пьяно стонет один из сидящих рядом. – Куда? Ты не найдешь места лучше, чем «Туннель».

– Но и хуже не найду, – честно отвечаю я.

Надо пить больше, чтобы говорить позитивные вещи, а не это.

– Кто тебя увел, кто этот нахал? Или это она? – спрашивает докучливый пухлик, чье имя я постоянно забываю.

Вертекс со смехом машет руками и отвечает с непосредственностью невыносимой всезнайки:

– Она не по этой части.

– Да ну? – меня награждают удивленными взглядами. – А по какой тогда?

– Ни по какой, она – асексуал, – продолжает отвечать за меня Вертекс.

Тема вызывает неподдельное сочувствие, хотя я не вижу ничего печального.

– Неужели не хочется физического тепла? – томно прикрывает глаза пухлик. – Без этого никак. Мы состоим из одиноких частиц чего-то большего.

Опрокидываю стакан и чувствую, что язык внезапно развязывается:

– Я тебе расскажу о своей детской мечте. Вот ты наверняка мечтал о прекрасном принце. И ты. И ты.

Мальчики хихикают и даже что-то возражают, но меня уже несет.

– А знаешь, чего хотела я, будучи ребенком?

– Ну? – заинтересованные лица подвигаются ближе.

– Большую, страшную собаку. Чтобы натравить ее на всех, кого ненавижу. Вот мое видение идеальных отношений.

Пьяно хохочу, и Вертекс мне вторит. Пухлик приподнимает напомаженные бровки и, кажется, считает, что я совсем ужралась.

Тело наливается странной электризацией от звуков.

– Мне кажется или песню заело? – спрашиваю у Вертекса.

There’s something ominous,

There’s something ominous about you! –

выдыхают колонки.

– Я на повтор попросил поставить, диджей мне должен, – поясняет он. – Обожаю эту песню. Она словно предчувствие конца света. Ощущение, как ни странно, похоже на сексуальное возбуждение…

Danger! Danger! Danger![14]

Внезапно становится неуютно. Из моей короткой эйфории может вывести любая мелочь, и вот я снова балансирую на натянутых нервах.

«Ничего не боюсь. Бояться нечего».

Но почему так страшно?

– Слушай… Попроси другую песню. Не хочу конец света.

Тот кивает и убегает к диджею, который крутит свои пластинки неподалеку от бара на подиуме. Слежу за ним тревожным взглядом, опасаясь, что он почему-то не вернется.

Его длинная шея и ирокез видны издалека. Он склоняется к диджею в фетиш-маске, и в мелодию плавно вклинивается новый ритм. Я начинаю дышать ровнее.

Плазмы над танцполом транслируют странные изображения: фигуры людей, фазы луны и волчью пасть. Новая причуда Мельхиора… Вертекс идет сквозь людей, когда я его вижу, мне спокойнее.

Внезапно кажется, что за ним мелькнуло чье-то белое, страшное лицо, смотрящее прямо на меня. Но движение век – и оно исчезло.

– Тебя надо накачать еще сильнее, – проницательно замечает он, перепрыгивая через стойку на свою сторону. – Сделаю свое фирменное пойло.

Он возится под баром, что-то мешает, подмигивает. Швед улыбается ему, как акула: уже запал. Виртуозным движением руки Вертекс выставляет перед нами шесть дымящихся шотов с чем-то токсично-зеленым. Мы разбираем их и выжидающе смотрим друг на друга.

– На счет «три»! – говорит пухлик.

– Раз, два… – считает шведский бог. – ТРИ!

– Увидимся на другой стороне, – с улыбкой говорит мне Вертекс.

Мы опрокидываем шоты позже других. Растворяемся в фазах луны.

* * *

«Что-то зловещее. В тебе есть что-то зловещее».

Что?

Вспышки света, походящие на разряды молний, высвечивают мир лишь на короткие доли секунды. Надо мной чудовище с белым лицом, и его нос скользит