Кто-то сочувственно улыбался, кто-то явно демонстрировал раздражение, возводя взгляд к осыпающемуся потолку.

Профессорша Архипова. Она занимала себя вязанием – ее ловкие пальцы перебирали спицы машинально, однообразные движения погружали женщину в отрешенное медитативное состояние. Профессорша Архипова вязала кардиган для семилетней внучки, которую никогда в жизни не видела. Потому что десять лет назад ее дочь, даже не пряча глаз, сказала: «Ты мне – никто! У меня никогда не было матери. Одно название». От изумления и удушающей обиды Архипова не задала ни одного уточняющего вопроса – просто вежливо кивнула и даже по инерции допила свой чай.

С дочерью она ни разу в жизни не поссорилась. Но и близости никогда не было. Архипова была так увлечена исследованиями, что иногда месяцами не видела дочь – возвращалась из лаборатории, когда та уже спала. У дочери были лучшие гувернантки и жесткий график. В четырнадцать лет ее отправили в закрытый британский колледж на Мальту. Архипова делала ставку на образование. Профессорша предвкушала, что вот сейчас дочь вернется, поступит в аспирантуру, получит сытое место в подземельях НИИ, и наконец у них наступит период истинного слияния. Многочасовые споры над результатами исследований, диалог двух пытливых созданий, готовых положить всё, что потребуется, на жертвенник большой науки.

Но всё получилось не так. Дочь от аспирантуры отказалась наотрез. Это был удар. В восемнадцать лет она вышла замуж за человека намного старше себя, у которого даже научной степени не было. Окуклилась, сильно поправилась, начала самозабвенно вить гнездо, которого у нее никогда не было. Профессорша Архипова мало внимания уделяла уюту. У них в квартире даже штор не было – только серые с налетом пыли шуршащие жалюзи, которые она принесла из лаборатории. Она всю жизнь внушала дочери, что Святой Грааль истины – вот то единственное, что имеет значение.

И вдруг выяснилось, что для дочки важны какие-то совсем другие вещи, вроде плюшевых штор, подвязанных пошлой бархатной лентой, сервиза с каемочкой из сусального золота, стопки пышных полотенчиков. Родилась внучка – Архипова узнала об этом только спустя полгода. Попыталась напроситься в гости – не пустили. Надеялась, что однажды они поймут, осознают. Но время шло. Она была совсем одна. Третий год работала в новосибирском НИИ, иногда брала две вахты подряд.

Семен Капланский. Юный гений. Самый молодой сотрудник НИИ. Всего двадцать лет, но какая интеллектуальная мощь, какая скорость витиеватой фантазии, какая страсть и находчивость в поиске доказательной базы. Окончил школу в тринадцать лет, биофак МГУ – в восемнадцать. Два года защищал в брюссельской лаборатории PhD – ученую степень, которая присуждается в англоязычных странах после защиты докторской диссертации. Вернулся триумфатором – научные статьи, приумножающие вес его имени в научном мире, смелые предположения, громкие публикации.

Сразу же поступил на службу в Новосибирск, получил в руководство небольшую лабораторию со штатом сотрудников и полный карт-бланш.

Работа, результатами которой Капланский предпочитал не делиться с коллегами, кипела в лаборатории круглосуточно. Судя по тому, каким инфернальным огнем сияли его глаза, намечалось там что-то грандиозное. Всем было понятно, что он из тех, кто запросто перевернет этот мир.

Если доживет.

У Семена Капланского была редкая мутация крови. Он получал лучшие лекарственные препараты и надеялся, что медицина совершит прорыв раньше, чем умрет его тело. Надежда была тщетной. Слишком редкое заболевание, чтобы на его исследование выделялись серьезные гранты.

Поэтому Капланскому не завидовали – ему сочувствовали.

Танюша Свиридова. Случайная гостья, залетная пташка. Отчислена с первого курса московского первого меда за хронические прогулы. Паршивая овца в династии потомственных кардиологов. Блудная дочь, которая лучше сдохнет в придорожной пыли, чем вернется под сень отчего крова.

Танюшина легкомысленность, немного наивная доброта и детская жажда приключений удерживали ее на плаву. У нее был талант найти кров и стол и рыбкой-прилипалой прибиться к чужому очагу. В свои неполные двадцать пять она успела дважды побывать замужем – за криминальным авторитетом (от которого ей приходилось скрываться еще два года после развода) и сибирским банкиром (с которым все закончилось вообще водевильно: он застал ее с садовником, отобрал у нее трехмесячную дочь и выставил вон, даже не позволив забрать чемодан с одеждой).

В НИИ Таня работала лаборанткой. Никто не знал, как ей удалось сюда устроиться – человек ее психического склада обычно даже не получал приглашение на собеседование.

Никто никогда не видел Танечку грустной. Она всегда пребывала в режиме порхания. Неудобных вопросов из серии «не скучаешь ли ты по дочке?» или «почему не попыталась вернуть ребенка через суд?» ей не задавали, не хотели расстраивать. Ее волна чистой радости была чужеродной серому миру сибирского закрытого НИИ. Поэтому Танину радость все берегли как сакральный артефакт. От нее всегда можно было подзарядиться – само Танино присутствие автоматически обесценивало любую бытовую неурядицу. Ее даже научные дамы любили. Большая редкость. У таких чаще всего бывает змеиный характер.

Танечка была трогательно влюблена в Капланского и мечтала, что однажды он ее «разглядит» и позовет замуж. Почему-то ей казалось, что только ее опека и любовь способны излечить его. То, что недуг Капланского был генетической природы, Танечку не смущало. Она верила, что мысль порождает материю, а это значит, что любые трансформации возможны, если тобою руководит любовь. «Я и стареть не собираюсь, – на полном серьезе заявляла она научным дамам. – Я знаю, как силой мысли отменить морщины и целлюлит. Даже не уверена, кто из нас первым получит нобелевку – Капланский или я!»

Научные дамы снисходительно помалкивали.

Личную жизнь Тани Свиридовой и Семена Капланского пытался устроить весь НИИ, но без толку. Капланский уже был женат на науке и гулять на сторону не собирался.

Федор Змеев. Человек необычный судьбы. Некогда считался многообещающим молодым ученым. Слишком независимый, вечно балансирующий на грани дозволенного и каждой публикацией рискующий столкнуть свою карьеру в пропасть бездоказательного мракобесия.

Ему были интересны «области тьмы». Можно ли электростимуляцией мозга разбудить вдохновение? Можно ли подобрать хитрую лекарственную схему, которая поможет обычному крепкому ремесленнику стать гением? И тем самым объективизировать искусство, лишить его «эффекта божественного присутствия». Можно ли создать действительно эффективную систему обучения во сне?

У Змеева была официальная работа – он писал отчеты о методах лучевой и фармакологической терапии при опухолях мозга. А в свободное время использовал свою лабораторию для личных исследований, на которые начальство закрывало глаза. До тех пор, пока Змеев не опубликовал их предварительные результаты на сомнительном американском портале полуэзотерического толка. Его статья разнеслась по миру подобно вирусной рекламе. Был страшный скандал. Федора Змеева с треском уволили, и с тех пор коллеги начали его сторониться, как будто само его присутствие могло обратить философский камень их изысканий в горстку пепла.