3) Недоверие к некоторым членам нашего лондонского правительства и к правым чехословацким политикам за границей, с которыми якобы наш народ никогда не согласится и которым не разрешит вернуться домой. «Эти правые политики якобы исчезнут».

4) Недоверие к нашим деятелям дома, многие из которых сегодня вынуждены сотрудничать с немцами, чтобы защитить наши интересы, но, несмотря на это, активно участвуют в наших действиях путем передачи информации, моральной и материальной поддержки находящихся в опасности лиц и семей арестованных, материальной поддержки самой зарубежной борьбы и т. д. О них они говорят, что это люди (буржуазия), которые работают на обе стороны или напрямую на немцев.

5) Они удивляются, почему столько влиятельных ранее в Чехословакии лиц и общественных деятелей находятся на свободе, почему их не арестовали немцы. И объясняют это так: немцы полностью доверяют этим людям, а те помогают немцам.

6) Они упрекали нас, что наша довоенная компромиссная демократическая политика позволяла правым партиям сотрудничать с судетскими немцами, и утверждали, что только одна политическая партия может обеспечить твердое правительство (конечно же, пролетариат – коммунистическая партия).

7) Я убеждал их, что у нас не будет социальной революции, поскольку народ политически очень зрел и уровень всех классов так нивелирован, что недовольства не существует, и говорил, что наша программа предусматривает широкую социализацию (национализацию) экономических объектов страны (природные ресурсы, тяжелая промышленность, некоторые банки и т. д.). На это они отвечали, что необходима не социализация, а коммунизация, ликвидация собственности и ограничение обогащения частных лиц или групп.

8) Они не понимали, почему, собственно, мы требуем полной самостоятельности, ведь в будущем такое маленькое государство не сможет существовать ни политически, ни экономически, и предполагали, что мы присоединимся как автономная республика к Союзу советских республик, чтобы обеспечить обмен товарами и оборону (Чехословакии) Союзом.

9) В день начала войны два высокопоставленных советских официальных деятеля заявили мне, что Советы будут вести войну без оглядки на Англию и Америку. Россия, мол, достаточно сильна, она ни с кем не будет связываться и не требует помощи ни великих держав, ни малых народов, ни угнетенных чехословаков.

10) Перед войной они считали наши требования признать чехословацкое правительство или хотя бы обещать признать его в надлежащий момент «торгом»: мол, мы не хотим сотрудничать в общих интересах, пока не обеспечим себе выгоды.

11) В начале войны я предвидел, что немецкое наступление, подготовленное с сильным материальным превосходством на определенных направлениях, добьется успеха, и готовил требования, которые предъявил бы в тот момент, когда Советам будут нуждаться в помощи и искать ее. Я был убежден, что в случае победоносной кампании русской армии Советы наверняка скажут, что мы им не нужны и они не хотят брать на себя никаких обязательств.

В тот день, когда советские представители настоятельно просили меня, чтобы был дан приказ нашим организациям дома провести масштабные акции саботажа, чтобы уничтожались коммуникации, фабрики военной промышленности, чтобы террористические группы устраняли видных немецких представителей и тем самым нарушалось бы продвижение немецких армий в России, я решил направить им ноту с нашими требованиями»[82].

Таким образом, эмигрантское правительство Бенеша (причем под давлением чехословацких военных) решило воспользоваться трудной военной ситуацией СССР летом 1941 года, чтобы предъявить Москве свои условия сотрудничества. Главным условием было признание СССР правительства Бенеша как ведущего представителя всего чехословацкого Сопротивления. Получалось, что советская оценка политики Бенеша как «торга» была полностью оправданной. К тому же сам Пика вынужденно признал, что до сих пор Москве не особенно полезно было сотрудничество с чехословацким эмигрантским правительством.

«К сожалению, должен признать, что Советы до сих пор не имели от нас большой пользы. Мы несколько месяцев использовали радиопередатчик, который несколько раз выходил из строя из-за большого количества передаваемой информации, и Советы могли подумать, что передатчик служит только для того, чтобы мы посылали политические донесения и военную информацию разведывательного характера о Советской России, так как не знали содержания передач… Это и было причиной того, что они попросили у нас ключ к шифру, чтобы контролировать нашу связь с Лондоном.

Они вполне справедливо могли бы упрекнуть нас в том, что мы приживалы, так как с родиной у нас связи не было, разведывательная группа прибыла в Россию поздно, и, когда она обустраивалась в пограничном районе, началась война. Они хотели, чтобы эта группа перешла в Словакию и организовала там разведывательную сеть, но я не согласился и направил группу в Москву. Они просили сообщить имена нескольких надежных людей в Праге и в других местах на нашей территории, чтобы наладить с ними связь[83]. Но и здесь им отказали. Они просили направить двух старших офицеров разведывательной группы в Венгрию и на Балканы – мы не согласились. Из Лондона было обещано, что им (русским) будут высылать всю информацию, которая могла бы заинтересовать Советы (я в ноте также взял на себя обязательства в смысле этого обещания), но за целый месяц мы предоставили лишь одну информацию. Они просили выслать остаток группы подполковника Свободы с целью проведения разведывательной работы и саботажа на территорию Чехословакии – опять отказ».

Таким образом, в Лондоне выжидали, стремясь предугадать, чья возьмет в советско-германской войне.

Выжидательный настрой лондонской эмиграции резко контрастировал с настроениями остававшихся в суздальском лагере чехословацких военных. В докладной записке коменданта лагеря от 23 июня 1941 года в НКВД отмечалось, что из 124 бывших легионеров 85 подали коллективную просьбу «участвовать совместно с Красной армией в борьбе за ликвидацию фашизма»[84]. Примечательно, что большинство этих легионеров были не офицерами, а солдатами и младшими командирами. Просьба заканчивалась словами: «Хотим сражаться вместе с бойцами РККА под Красным знаменем мирового пролетариата за дело Ленина-Сталина, за нашу новую счастливую жизнь, за мировой рабочий класс, ведомый Коммунистическим Интернационалом и родным Сталиным».

В другой докладной записке, от 30 июня 1941 года, моральное состояние обитателей лагеря в Суздале оценивалось как в целом здоровое, однако отмечались напряженные отношения между «звездунами» и другими легионерами. «Звездуны» были готовы сражаться против немцев где угодно и немедленно, как только получат соответствующий приказ. С другой стороны, офицеры говорили, что воевать готовы, но только не под командованием СССР, а под руководством представителя доктора Бенеша в Москве, то есть полковника Пики. При этом они требовали отправки легионеров на Запад, где в то время никаких активных боевых действий против Германии не велось.