– Почему ты сегодня такая плаксивая? Обычно немного поноешь и успокаиваешься.

Чарли не удостоила меня взглядом.

– Ты плачешь?

– Нет! – Она шмыгнула носом.

– Я же редко куда ухожу. А сегодня просто вернусь чуть позже обычного. – В конце концов я решила вовсе не переодеваться и вытащила толстовку размера XXL из-под (шипящих) тапочек-кошек и натянула ее на себя.

Мама крикнула из гостиной:

– Алекс! Твои друзья уже здесь!

Должно быть, она впервые в жизни произнесла такие слова в такой последовательности. Я схватила Чарли под мышки, отнесла вниз и усадила на ковер в гостиной.

Тео и ее братья ждали меня в конце подъездной дорожки в «Тойоте-Камри».

– Ты точно ничего не возьмешь с собой? – спросила мама.

– Все будет хорошо, мамочка, – ответила я. – Но в последнее время мне безумно хочется «Юху». – Надо пользоваться моментом, пока она ловит кайф от того, что я нормальная. – Скоро увидимся. Если позвонит папа, скажи ему, что он совершенно не умеет рассчитывать время.

– Я тоже хочу поехать! – Чарли повисла у меня на ноге.

– Нельзя – это вечеринка для больших девочек.

– Мне же не четыре года! – визжала Чарли. На ее губе выделывал танцевальные па черный слон.

– Нет, – согласилась я. – Тебе восемь. И пора прекратить жевать что попало – а то подавишься.

Мамины брови беспокойно взметнулись как раз перед тем, как я вылетела из комнаты. Может, она волновалась больше, чем признавалась себе в этом.

Находиться в машине с Тео и ее братьями – словно запереться в банковском сейфе с восьмьюдесятью фунтами тринитротолуола и бикфордовым шнуром. Тео усадила меня на переднее сиденье, но мне все равно казалось, что Иван и Ян слишком уж близко. Вcе трое по дороге к Селии, как законченные алкоголики, тянули какие-то пронзительные песни и заткнулись лишь тогда, когда Тео свернула к Даунинг-Хейтс.

Даунинг-Хейтс – самый богатый район города. Все дома здесь одинаковые: большие, белоснежные и находящиеся в идеальном состоянии, но мы довольно скоро вычислили дом Селии. Машины рядом с ним выстроились по обе стороны дороги вдоль почти десяти домов. Тео припарковалась, и мы направились к двухэтажному «МакМэншн», возвышающемуся посреди этого хаоса.

В желудке возникло неприятное ощущение. Мне прежде не приходилось бывать здесь, и меня, естественно, исподтишка разглядывали. Я сжала пальцы в кулаки и спрятала их в подоле толстовки. На заднем крыльце стоял огромный стереопроигрыватель и выдавал однообразную ритмичную музыку; неподалеку потрескивал костер. В доме горели многочисленные лампы, и гости входили и выходили через двери и окна, как мухи в жаркий день.

– Сохраняйте спокойствие, – с улыбкой сказал Иван, ведя нас к дому.

– Не поднимайся наверх, – напомнила Тео.

– И ничего не глотай, – завершил наставления Ян. После чего тройняшки куда-то подевались. Смешались с толпой за входной дверью. Какие-то незнакомые люди сжимали меня со всех сторон.

Осмотр по периметру не даст здесь никаких результатов. Я едва видела людей и вещи на расстоянии пяти футов от меня. Проверить каждого человека на предмет оружия совершенно невозможно. Моя камера была со мной, в кармане толстовки, но толку от нее никакого. Я ни за что не вспомню, что я видела, а что нет.

Прокладывая себе путь через потные тела и оглушающие голоса, я выискивала хоть одно знакомое лицо. Мне почудилось, что там впереди Такер, и я пошла к нему, но он вдруг как сквозь землю провалился.

Я слонялась по изысканной, в китайском стиле столовой и пыталась понять, где родители Селии и известно ли им, сколько банок пива стоит на полированном обеденном столе из красного дерева. (Ответ: семьдесят шесть.)

Резная лестница находилась за углом столовой, и казалось, что наверху куда тише и гораздо меньше алкоголя, чем внизу. Я помнила слова Тео, но поскольку никто не собирался устраивать на меня засаду, я все-таки решилась подняться на второй этаж.

Наверху был удивительно тихий холл, в который выходило множество дверей. Большинство из них были закрыты. Наверное, это были спальни. Посередине между этажами был узкий стол, уставленный картинами и фотографиями в рамках. Я увидела фотографии улыбающейся Селии, но не успела подойти к ним, чтобы рассмотреть получше, потому что из спальни наверху послышался девичий голос:

– Кончай выкобениваться! Заткнись и веди себя тихо… Я думала, ты все сделаешь как надо.

Я на цыпочках подобралась к чуть приоткрытой двери и рассмотрела в щелку тех, кто был в спальне. Там стояла большая кровать. А на кровати – полуобнаженная Райя Вулф спиной ко мне восседала верхом на полуобнаженном парне, который определенно не был Клиффом Экерли. Затем Райя встала и перебросила через плечо волосы.

Я отпрянула от двери и помчалась к лестнице. Господи – так вот о чем говорила Тео. Я стала свидетельницей мести Райи. Вау. О'кей. Я пробиралась сквозь густую толпу у подножия лестницы, а по коже у меня бегали мурашки. Наконец-то я ворвалась в сияющую белую кухню, пробежала ее и выскочила на заднее крыльцо. Все толпились либо вокруг стерео, либо у водруженного на лужайке куска фанеры высотой семь футов, раскрашенного под счетное табло. Вокруг него валялись банки пива, фантики от леденцов, корешки старых билетов в кино и пара грязного нижнего белья – по всей видимости, это и были подношения. Поверхность «табло» покрывала радуга флуоресцентного граффити. Ругательства, карикатурные пенисы, непристойные советы по поводу того, что МакКою следует сделать со своими гениталиями. Ничего такого, что нельзя обнаружить вырезанным на парте самого обычного подростка. Несколько человек были заняты тем, что выводили ярко-розовой краской «Рич Дик МакКой навсегда» по нижнему краю квази-табло.

Я не могла думать ни о чем, кроме как об инциденте с граффити в спортивном зале Хилл-парка. Не лучший момент в моей жизни. Я пошла к лужайке. Ночная тишина и потрескивание костра словно отгораживали от ревущей с крыльца музыки. Вокруг костра стояли, образуя треугольник, три скамейки: одна из них была покалечена шаром для боулинга, застрявшим прямо посередине нее; другую оккупировала парочка, так крепко обвивавшая друг друга, что для того, чтобы разнять их, потребовался бы какой-нибудь гидравлический инструмент. Скамейки были покрыты птичьим пометом в космических масштабах, но парочка, казалось, ничего против этого не имела, а шары для боулинга, как ни удивительно, остались невостребованными.

На третьей скамейке – спиной ко мне – сидел всего один человек и поджаривал на огне маршмэллоу.

Когда я поняла, кто это, сердце у меня ухнуло и мне захотелось вернуться в дом, прежде чем пылающее маршмэллоу будет пущено в ход как оружие. Но тут он обернулся, увидел меня и выгнул бровь, в которую мне захотелось вцепиться ногтями.

– Присаживайся, если хочешь. – Майлз подвинулся. – Его голос звучал как-то странно, приглушенно. А говорил он совершенно нормально. Спокойно. Словно мы с ним друзья. Я села на другой край скамейки (на расстоянии пяти дюймов от него), посмотрела, нет ли у Майлза каких острых предметов, и дернула себя за волосы. Если он единственный нормальный человек на этой вечеринке, я не упущу шанса пообщаться с ним. Вместо школьной формы на Майлзе были поношенные джинсы, рабочие ботинки на толстой подошве и бело-голубая бейсбольная рубашка, а еще тяжелая авиационная куртка, которая, казалось, успела побывать на Второй мировой.