– Что привело тебя к костру? – Он вынул из огня шампур и без малейшего интереса смотрел на то, как горит маршмэллоу.

– Там чересчур много народу. – Я не понимала, играет ли он в какие-то игры, в какие игры он играет или же просто решил вернуться к обычному образу старины Майлза. – И слишком шумно. Мне там не по себе.

Майлз хмыкнул.

– Почему ты заставил Селию пригласить меня? – спросила я. – Тебе вряд ли нужна чья-то компания.

Майлз пожал плечами.

– Сам не знаю. Тогда мне показалось, что это хорошая идея. Можешь считать, что я с тобой расплатился. – Конфета свалилась с шампура и исчезла в недрах огня. Он начал поджаривать следующую. – Я отпросился с работы ради этого бардака. Думал, что благодаря алкоголю, лапающим друг друга озабоченным детишкам, – он кивнул в сторону гидравлической парочки, – и беспорядочному сексу в спальнях здесь будет хоть немного интересно.

– Я почти вошла в одну спальню наверху, где кто-то занимался сексом.

Майлз как-то странно кашлянул, словно пытался сдержать смех. Я ни разу не слышала, чтобы он смеялся.

– Ты вошла к ним? И что они делали?

– Да я не входила. Дверь была чуть приоткрыта, и я слышала, как они разговаривают…

– Кто там был?

– Райя. И еще какой-то парень, не Клифф.

Брови Майлза сошлись в одну линию. Вторая маршмэллоу тоже упала в костер. Он взял третью.

– Кто бы это ни был, его нос утонет в его же черепушке. Клифф умеет охранять свою территорию.

– Ты говоришь так, будто испытал это на себе. Ты поэтому ненавидишь Райю? Ooo! Ты был одним из ее парней? Тех самых, что… ну, сам понимаешь…

– Нет. – Взгляд у него был смертельно скучающим. – Я ненавижу Райю за то, что у нее в голове нет ничего, кроме волейбола и блестящих побрякушек. Клиффа я ненавижу по той же причине, только вместо волейбола у него футбол, а вместо побрякушек секс.

Разумеется, не потребовалось много времени, чтобы на свет опять явился злобный Майлз. Он ничего не добавил к сказанному. Мы несколько минут сидели молча, слушая, как потрескивают дрова в костре, музыку, доносящуюся с крыльца, и звуки, издаваемые парочкой по соседству. Мне все же хотелось сфотографировать эти достопримечательности, несмотря на то что молодые люди не прекращали обжиматься.

Майлз продолжал поджаривать сладости.

– Думаю, теперь Селия возненавидит тебя, – наконец произнес он.

– Да что ты говоришь! Я не уверена в этом – змеиный взгляд, который появился у нее на лице, когда ты заставил ее пригласить меня, был не слишком убедительным. – Я взяла кочергу и постучала в нескольких местах по прогорающему бревну… – И все-таки что с ней? Она зациклена на тебе. Селия твоя бывшая девушка или как?

– Нет. Я тут ни при чем. – Его глаза слегка блеснули. – Она всегда была такой. Не знаю почему.

– Ты ей нравишься. – Я продолжала стоять на том, что сказала Тео, хотя та сочла мои слова чепухой.

– Это… глупо.

– Значит, ты тоже так думаешь?

Майлз посмотрел на меня и спросил:

– Ты меня ненавидишь?

Вопрос был столь неожиданным, а голос у него был таким тихим и лишенным каких-либо эмоций, что я засомневалась, а ждет ли он моего ответа.

– Хм. Ты немного скотина.

Это его не убедило.

– Ладно, ладно, ты настоящий засранец. Самый большой придурок на этом свете. Ты это хотел услышать?

– Нет, я хотел услышать правду.

– О’кей. Ты подлюга. – И у тебя прекрасные глаза. – Но я не ненавижу тебя. – Я сосредоточилась на том, что стала сгребать пепел в кучки. Мне не хотелось смотреть на него, но я чувствовала его взгляд на своем лице. – Мне кажется, твоя затея с учебниками зашла слишком далеко.

– А намертво заклеенный шкафчик? Кстати, ты хорошо изобразила полную непричастность к этому эпизоду.

– Спасибо. Как твоя рука?

– Лучше. Animalia Arhropoda Insecta Hymenoptera Formocidae Solenopsis. Маленькие ублюдки. К счастью, у меня нет на них аллергии. Иначе я бы подал на тебя в суд.

– А зачем богатому ребенку, как ты, судиться с бедным, как я.

Майлз ударил кочергой по земле рядом с огнем. И обратил на меня все свое внимание:

– Почему ты думаешь, что я богатый?

Я пожала плечами.

– Разве ты не избалованный ребенок? Не единственный в семье? И ботинки у тебя всегда блестят. Рубашка непременно идеально выглажена, галстук завязан безукоризненно, на брюках стрелки – обрезаться можно, а ботинки чернее и ухоженнее, чем у кого-либо еще в классе. – А что касается его волос, то тут и говорить не о чем: такое впечатление, будто каждое утро после душа их искусно укладывают в якобы беспорядочную, но при этом очень стильную прическу. Кем бы Майлз ни был, он, безусловно, прилагал немало усилий для того, чтобы выглядеть красавчиком.

– У меня всегда вычищены ботинки? – недоверчиво спросил он. – И поэтому ты решила, что я богатенький? Потому что я люблю, когда ботинки блестят?

Я снова передернула плечами. Лицу стало жарко.

– И иногда существуют немаловажные причины, из-за которых в семье всего один ребенок, так что лучше не затрагивай эту тему.

– Хорошо! – Я подняла руки. – Прости меня, ладно? Ты вовсе не богач.

Майлз повернулся спиной к костру. Молчание снова накрыло нас, как одеялом, но теперь оно не было неловким. А очень, очень тяжелым. Словно кто-то должен продолжить разговор, а не то он вовсе не состоится.

– Как у тебя с историей? – поинтересовался Майлз, его голос снова был равнодушным.

– История бывает разной. Ты о какой спрашиваешь?

– О всякой, – отрезал он и, прежде чем я успела спросить, что он имеет в виду, добавил: – Кто был четырнадцатым президентом США?

– Франклин Пирс. Единственный президент родом из Нью-Хэмпшира.

– Как звали его второго ребенка и от чего тот умер?

– Бен… нет, Фрэнк… Роберт Пирс. Фрэнк Роберт Пирс. Он умер от тифа.

– Сколько ему было лет?

– Хм… четыре? Пять? Я не помню. Почему тебя так интересует второй ребенок ничем не примечательного президента?

Майлз покачал головой и отвел взгляд. Но он улыбался. Странной, кривой улыбкой, это была скорее ухмылка, чем улыбка, но она была полна смысла. Насколько он умен? Ясно, что гений, но в чем? Создавалось впечатление, что ему хорошо дается абсолютно все: он помогал Тео с математикой, не моргнув глазом, щелкал задачки по химии, на английском спал, но имел по предмету самые высокие отметки, а все остальное, казалось, наводило на него скуку. Он знал имя Уицилиуитль. (И более того, знал, как оно произносится.) Он знал все.