Своеобразное «досье», которое Ягода держал только в памяти, не доверяя бумагам и сейфам, начало складываться еще весной 1928 года, когда «альбатрос революции» принудительно улетел в Алма-Ату.

Стоило Троцкому оказаться далеко, как связи с ним стали слабеть с каждым днем. И возникли проблемы. Вот представьте себе, возникла ситуация, которую надо бы обсудить. Ехать в Алма-Ату? Поездка «туда — обратно» займет несколько дней, это — раз. Там, между прочим, Лев Давидович под присмотром, и запросто с ним не встретиться. Приходится ждать удобного момента, это — два. Ну и главное в том, что Лев Давидович, как Господь Бог, любит говорить «притчами». Значит, его советы надо еще как-то истолковывать! И зачем тратить время, если потом все равно начинаются споры?

В общем, начались метания, поиски новых лидеров. А уж тут много желающих появилось. Разные претенденты — разные группировки, это понятно. Вот они друг о друге и «информировали».

И такая там лилась грязь, что Ягода иногда впадал в полное оцепенение: что же творится! Куда подевались те идеалы, в верности которым так часто клялись с высоких трибун? Все готовы продать друг друга с потрохами, не испытывая никакого смущения!

«Ну, что же, — подумал Генрих Ягода, — сама ситуация заставляет думать о решительных мерах. Иначе не только революцию прошляпим, но и всю великую страну.

Всю поступавшую информацию в Объединенном главном политическом управлении (ОГПУ), конечно, обрабатывали и докладывали наверх. Докладывали серьезно, объективно, зная, что в ЦК ВКП(б) тоже получают информацию от тех же самых «товарищей».

Так или иначе, к концу марта 1929 года у Ягоды накопилось огромное количество «сообщений» и «сведений», «информирующих об антипартийной и антигосударственной деятельности», и они просто напрашивались на систематизацию. Вот тогда-то все и стало приобретать зримые очертания. Стала складываться некая конструкция, пока еще неясная, но напоминала она о себе весьма настойчиво.

Генрих Григорьевич натыкался на нее то и дело, несколько раз в день. И всплывала она по самым разным поводам. Конструкция эта приобретала самые разные очертания. Иногда Ягода оказывался в тупике, и тогда конструкция обновлялась почти полностью. Но думать об этом уже стало потребностью. Непреодолимой потребностью.

На эту мысль Ягоду натолкнули, сами того не желая, два человека. С одним из них, народным артистом Союза ССР Началовым Василием Ивановичем, Ягода часто оказывался в компании. Большого таланта человек, значит, и потребностей великих!

Вот однажды прощаясь после затянувшегося «ужина с девицами», Началов обнял Ягоду и выдохнул ему прямо в ухо:

— Очень уж вы себя недооцениваете, дорогой мой Генрих! — Подумал, уткнувшись губами куда-то в ухо Ягоде, и прибавил: — И совершенно напрасно. Совершенно. Поверьте.

Потом поцеловал и отправился домой.

А Ягода с этими словами заснул и с ними же проснулся. И раздумывал над ними долго.

Он и сам уже в глубине души давно сравнивал себя с теми, кто рядом или даже выше. Сравнивал и понимал: эти людишки — ему не чета! Все они — мелочь!

Мелочь мелочью, а каждый на своем месте. И поставлен он туда могучей силой, которая преодолела самого товарища Троцкого! Бороться с этой силой так же бессмысленно, как, например, с грозой. Хоть как ты ее осмысливай, какие планы ни придумывай, а ударит молния, и нет тебя!

Новый тупик заставил Ягоду на время оставить назойливые мысли, и это его немного успокоило. Он стал спокойнее, веселее, работоспособнее. Даже дома стал появляться чаще. Словно ждал чего-то.

Вторым, кто одарил идеей, стал известный ученый — академик Евгений Тарле.

Впрочем, с академиком лично Ягода знаком не был. Да, разве это важно, когда сталкиваются великие мысли разных людей! Сталкиваются, чтобы породить новые идеи, еще более важные и серьезные!

Просто-напросто попался в руки Ягоде донос на академика. То ли подлец писал, то ли дурак, а скорее всего завистливая умница, и речь шла об идеях, которые историк «распространяет». Излагал их, как выяснилось, в беседах с коллегами, на семинарах студентам, то есть в профессиональном сообществе, где и положено новые идеи обсуждать. Но — высказывал, значит, сам факт этот присутствовал. И рассказывал, дескать, Тарле разные провокационные истории, подталкивающие неких «заговорщиков» к «насильственному свержению».

Трудно сказать, что заставило Ягоду обратить внимание на этот глуповатый донос, но Генрих Григорьевич дал указание «прояснить вопрос».

Прояснили. Сперли записи некоей дамы и принесли Ягоде в кабинет. Стал читать и обмер.

Тарле рассказывал истории, в самом деле удивительные! В 1795 году еще мало кому известный генерал Наполеон Бонапарт случайно оказался в Париже, когда сторонники свергнутого короля готовили переворот. И действовали так открыто и самоуверенно, что правительство от страха остолбенело. Казалось, все!

В последней надежде хватались за соломинку, но только генералы защищать правительство отказывались, потому что частей, верных правительству, почти не осталось. Такой вот соломинкой и стал Бонапарт. У Бонапарта, генерала-артиллериста, солдат тоже не было. У него было другое. Генерал понимал, что рассуждения не имеют смысла. Во всяком случае, они всегда уступают действию!

В общем, Бонапарт приказал привезти пушки и поставил их прямо на улицах, преграждая путь мятежникам. Те, дурачки, решили, что шрапнелью по людям в городе никто стрелять не осмелится…

Такой человек нашелся. Осмелился. И все заговорщики со своими протестами этой самой шрапнелью были буквально разметаны по парижским мостовым…

Ягода бумагу прочитал один-единственный раз.

Читал, наполняясь страхом: сейчас таких «наполеонов» пруд пруди. К концу чтения успокоился, взял себя в руки. Если не устроили подобное, значит, генералы есть, а Наполеона среди них нет. Ну, и славно…

Бумагу вернул, распорядившись сделать сотруднику выговор: не надо обращать внимание на глупости. Надо же понимать специфику научной интеллигенции: грызутся, и хорошо. Значит, живут и работают. Не надо людей попусту нервировать.

А сам снова замер. Знал, что теперь дело за малым. Надо ждать, и решение придет само.

Оно и пришло. Воистину случайно. По одному из дел пришлось затребовать оперативные отчеты тех, кто находился в ближайшем окружении товарища Ленина.

Не его соратников, конечно, а тех, кто обеспечивал больного вождя и его семью ежедневными заботами: повара, уборщицы, медсестры и прочие. Людей этих, конечно же, брали не «с улицы», а отбирали самым тщательным образом. И они должны были не просто обслуживать вождя, а еще и следить за его душевным покоем. Следовательно, обо всех попытках этот покой нарушить, докладывать было обязательно! И каждый постоянно писал отчеты: кто что видел, слышал или о чем догадывается.

Рутина, в общем, но пользы от нее много. В этом Ягода еще раз убедился. Сотрудница писала о визите к товарищу Ленину В.И. товарища Сталина И.В.