— Но, — удивляюсь я уже из багажника.

— Так надо. Лежи тихонько, ноги подожми, я захлопну.

Я послушно поджимаю, впервые радуясь тому, что во мне росту едва больше полутора метров. Багажник захлопывается, на меня обрушивается душная темнота. Захлестывает паника, я снова не могу дышать. Кусаю ребро ладони, чтобы не закричать, боль отрезвляет. А потом темнота расцветает тонкими, пробивающимися то тут то там лучиками света. В них пляшут пылинки — это так просто, так буднично, что я успокаиваюсь. Повторяю про себя имя своей дочки, раз за разом, сотни раз. И когда хлопает дверь машины, заводится, оглушая двигатель, и тогда, когда автомобиль мчится набирая скорость, а моё тело нещадно мотыляет, словно в барабане стиральной машины. Имя дочери у меня на устах и тогда, когда автомобиль резко тормозит, снаружи доносится мужские голоса, а потом багажник открывается, солнце ослепляет.

— Да не при делах я, — возмущается мужчина, который работал у нас. — Я смену сдал и уехал, откуда мне знать, что она в багажнике моем лежит вся в брюликах? Она чокнутая, точно вам говорю, у неё и справка есть!

Мужик резко затыкается, а потом я вижу Руслана. Облегчение невероятной силы, оно просто сносит все на своём пути, подобно цунами. Я улыбаюсь и хлюпаю носом одновременно. Тяну к нему руки, он подхватывает меня, и на какое-то мгновение так хорошо, что кажется, больше ничего и не нужно. А потом озаряет — дочь.

— Ясмин, — напоминаю я.

Руслан несёт меня на руках, как ребёнка. Сажает в свой автомобиль. Говорит, что все хорошо. Что с Ясмин — Сашка. Что сейчас они едут в аэропорт, но на пути засада. А мы едем туда, очень быстро едем, за моей девочкой.

Я так нервничаю, что хочу попросить у Руслана сигарету, но не смею. Хорошие девочки не курят. Заглядываю в сумку — там два моих паспорта, российский и загран. Ещё какие-то документы. И телефон, его я не видела уже несколько месяцев. Включаю. Мигают огоньками оповещения соцсетей — это явно не то, что мне сейчас нужно. Моё внимание привлекло смс о пропущенных вызовах — шесть раз из клиники. Шесть. На меня обрушилось понимание того, что в суете и тревоге я просто позабыла про анализ, да и возможности съездить не было. Набираю номер, глядя как вдоль дороги на скорости пролетают столбы. Моя девочка уже близко.

— Это Бикбаева, — бросаю в трубку. — Вы звонили. Что-то важное с анализом?

— Зайнаб Ильдаровна, — расцветает в приторной улыбке женщина, ещё бы, сколько денег там оставляю. — Мы не смогли до вас дозвониться и дубликат анализа отправили на вашу домашнюю почту. Дело в том… Ваш муж, некоторым образом, бесплоден, — она мнется, явно не зная, как подступиться, а у меня сердце заходится неистово, точно в ожидании беды.

Женщина говорит что-то, и слова вроде бы знакомые, но все вместе как будто не имеют смысла, мне тяжело понять, о чем речь. Плохие результаты… что-то не то со спермой, и скорее всего, нужно пересдать, и лучше прямо в клинике…

— Погодите, — я сжимаю холодными пальцами виски, — что это значит — бесплоден?

Последнее говорю тихо, закрывая ладонью трубку, но Руслан и не слышит меня, он сам говорит с кем-то по телефону.

— Нужны дополнительные анализы, вы не переживайте, — она все ещё пытается утешить меня.

— Это… как давно у него?

— Это генетика, с самого рождения. Но повторюсь, нужно подтверждение диагноза, давайте мы запишем вашего супруга на анализы?

— Но у нас есть дочь, — растерянно отвечаю я, голос охрип, и телефон выскальзывает из ослабших пальцев, закатывается под сидение.

Я поднимаю взгляд на Руслана, мысли мечутся, я высчитываю недели — кажется, что Ясмин родилась в срок, у меня и мыслей не было иных, через сорок две недели после свадьбы… Я даже боюсь позволить себе думать дальше, потому что тогда…

— Блядство! — орет Руслан и бьет кулаком по рулю, резкий протяжный гудок прокатывается по салону, — блядство!

Я ещё не знаю, что он скажет дальше. Я просто чувствую, и это предчувствие беды затапливает меня с головой, оставляя без воздуха.

Поднимаю взгляд и вижу машину. Она небрежно припаркована у обочины, скорее, брошена наискосок и водители неистово сигналят, объезжая её. Мигают, горят тревогой аварийки, и сердце моё бешено бьётся в такт им. Потому что машину я узнала.

Мы резко затормозили, сзади завизжала тормозами машина сопровождения. Выскочили вместе с Русланом, синхронно распахнув двери. Руслан бежит быстро, я не поспеваю, ноги мои подкашиваются. Он бросается к Саше, который вываливается, буквально выпадает из салона на пыльный асфальт.

А я… Сердце моё замирает и ноги словно к земле прирастают. Но я делаю шаг вперёд наперекор всему. Заглядываю в салон и вижу пустое детское кресло, на полу — любимая игрушка Ясмин, розовый заяц. Глотаю крик, давлюсь им и только потом на Сашу смотрю. В уголке его рта пузырится кровь, но он жив.

— Прости, — с трудом говорит он. — Прости, брат, я не справился.

За свою жизнь в каких только замесах я не оказывался.

И убить пытались, и ранили — много чего было. И почти всегда рядом Сашка был, прикрывал мне спину. А теперь — мои руки в его крови, а сам он на заднем сидении лежит, и когда периодами хрипы становятся тише, черная пелена застилает мне глаза.

Я помню, когда были совсем мелкими, а денег у родителей катастрофически не хватало даже на еду, мы с ним воровать бегали. По мелочи, то из соседского сада дядя Паши тащили яблоки, а он караулил нас с ружьём, заряженным солью. Попадет такой заряд в задницу, ещё неделю на мягкое место не сесть. А потом начали со стройки таскать материалы — на них всегда покупатель находился у Сашки. Зачастили однажды на такую стройку, ночь, темно, хоть глаза выколи, только над сторожевой фонарь одинокий пятачок вокруг вагончика освещает. Сторож беспробудный пьяница, храпит, только стенки вибрируют. Мы полную тележку набрали, я вперёд за ручки пру, а Сашка сверху придерживает кусок шифера от старых избушек, что снесли перед строительством. Под ногами кирпичи битые, ступаем почти наощупь. Забора нет, нам бы до дороги допереть, дальше — проще. Тележка подпрыгивает, колесо то вязнет, то скрипит жалобно, я толкаю со всех сил, которых нет. Не жрамши весь день, пока по улицам болтался, да и дома пустой холодильник.

От дороги нас узкая канава отделят, через нее мосток, две доски нескрепленные, шаткие.

— Давай, Рус, за мной, — Сашка первым идёт, ногой в драных шанхайках нащупывает доску под собой. — Не гони, не гони, говорю!

Я тележку толкаю, глядя на его затылок, — единственное светлое пятно. Почти до середины доходим, остался-то последний рывок, но колесо попадает в щель меж двух деревяшек.

Дёргаю, матерясь, сил не хватает, чтобы вытащить, и тут одна доска подозрительно трещит. Звук резкий, на всю округу разлетается. Сашка ругается полушепотом, дёргает на себя, я заступаю вперёд, и вдруг доска подо мной разваливается окончательно. Я лечу в воду — долгое мгновение, а сверху на меня — груженая под завязку тележка. Глубина не большая, по пояс, но меня накрывает, и в черной темноте, под водой, я открываю рот, пытаясь закричать, но только выпускаю весь воздух. Следующий вдох — на уровне рефлексов, и грязная вода, обжигая болью, заполняет мои лёгкие. Барахтаюсь руками, пытаясь скинут с себя балки, кирпичи, саму тележку, но сил не хватает.