— Жень, я… — Вика вдруг сникла, и лунное колдовство закончилось. — Тебе это не надо. Я не лучшая компания, и то, что мы переспали, дела не меняет. И я…

— А давай ты не будешь говорить мне, что мне нужно, а что нет? — Злость вернулась, и Назаров понял, что ссоры не избежать. — Если тебе это не нужно, то так и скажи, не надо на меня стрелки переводить, больше я на эту лажу не поведусь. Или я из природного человеколюбия вокруг тебя круги нарезаю всю жизнь? Вика, ты сама для себя реши сейчас, хочешь ты отношений или нет, а говорить мне о том, что нужно или не нужно мне — напрасный труд. Я взрослый мужик, разменявший четвертый десяток, и я сам давно уже точно знаю, что мне нужно, а что не нужно, и чего уж точно мне не нужно, так это чтоб за меня додумывали и решали.

— Чего ты орешь?

— Да потому что с тобой никакого терпения нет, Вика! — Назаров не знал больше никого, кто мог вот так быстро вывести его из себя. — Что ты с собой делаешь? А по итогу — пытаешься сделать со мной? Ты полгода прячешься здесь, самой не смешно? Ты всю жизнь собираешься прятаться?

— Не твое дело! — Вика тоже разозлилась. — Что ты хочешь от меня, Женя? Что такого случилось, что ты вдруг решил поиграть со мной в самцовые игры?

— А, так это так называется! — Назаров понимал, что пора уходить, пока они не рассорились окончательно, но уходить он не собирается. — Вика, у нас уже был такой разговор, ты помнишь?

— Был. — Вика упрямо смотрела на него. — С тех пор все изменилось, Женя. Но изменилось в худшую сторону.

— Оно всегда будет меняться то в одну, то в другую сторону, на то жизнь. Но дело в том, что пока мы ловим подходящий момент, жизнь проходит. Твоя, моя — проходит, и его может не случиться, этого подходящего момента, а по итогу мы оба окажемся в дураках. Все, Вика, больше я спорить не намерен. Я прошу тебя: идем сейчас со мной, ты мне нужна. Я не хочу оставаться там один.

Вика понимала, что Назаров манипулирует, но манипулирует лишь отчасти.

— Мне стирку надо замочить.

— У меня машинка-автомат, забираем стирку туда. — Назаров взял Вику за руку. — Захвати одежду, которую ты завтра собиралась надеть, и пойдем, я устал.

Луна встретила их как старых знакомых, подмигнув из-за дымаря летней кухни.

* * *

Алена изумленно уставилась на запертую дверь.

Но от ее удивленного сердитого взгляда дверь не открылась, во дворе Вики тоже не было видно.

— Да не могла она удрать.

— Что там, Аленка?

Это Юрий зашел во двор, уворачиваясь от цветочных стеблей, так и норовящих попасть ему под ноги. И он со своим двухметровым ростом и статью бывшего десантника довольно комично смотрелся среди Викиного цветочного царства, но он здесь, потому что здесь она, Алена. Так было с того самого момента, как они познакомились, и это было, пожалуй, единственное, в чем Алена была твердо уверена: где бы она ни была, что бы ни происходило, Юрка всегда будет рядом, чтобы помочь, поддержать, спасти ее и всех, кого она укажет как достойных кандидатов на спасение.

— Ее дома нет, прикинь! А мы же договорились!

— Так позвони ей.

Алена и сама уже смекнула, достав из кармана телефон с золотистым яблоком на панели.

— Ты где?

— Ален, я… Ты извини, что не предупредила, просто уже была ночь, а утром я тут… И забыла сказать…

— Вика, что ты городишь? Ты где?

— Я у Женьки. Ты приходи прямо сюда. Там в сарае Женькина тележка, захватите.

— Ладно.

Алена спрятала телефон в карман и озадаченно посмотрела на мужа, а тот нахмурился, услышав о Женьке. И было от чего — ведь это из-за него когда-то Алена пролила столько слез, из-за него и из-за Вики, хотя они оба об этом не знали ни сном ни духом.

Как-то раз Алена взглянула на Женьку совсем по-другому. Им было по тринадцать лет, и Женька Назаров приезжал на лето к бабке Варваре и гонял с пацанами. Загорелый дочерна, кудрявый, с карими глазами в длинных загнутых ресницах, и Алена смотрела на него, думая о том, что у их детей тоже будут такие ресницы. И ночами она рисовала себе целые истории их будущей счастливой жизни: и как они станут гулять вместе, и как Женька поцелует ее, и потом они поженятся, и даже фасон платья Алена себе придумала. И как купят дом, и какая мебель там будет… Алена даже знала, как они назовут своих троих детей, хотя не исключала, что их может быть и четверо.

И когда на следующее лето Женька вернулся в Привольное таким высоким, а его темные кудри красиво блестели на солнце, Аленино сердце замирало от предвкушения, и она тайком написала на одной из стен старой школы: Алена Назарова.

И он изменился в то лето — все время что-то записывал, стал словно совсем взрослым, углубленным в себя. Он вдруг стал часто ходить вместе с ними, и Алена с Викой даже показали ему свои заветные лазейки — все, кроме озерца на старой тракторной бригаде. И Алена смотрела на Женьку и знала, что он тоже влюблен, и улыбалась, ожидая, когда же он ей скажет. Но он говорил о книгах, которые читал, некоторые из них читала и Вика, они спорили, иногда ругались, но Женька все равно приходил к ним каждый день. Алена знала, что если бы Женька не был влюблен, он ни за что не стал бы терпеть Викины постоянные возражения, а она постоянно спорила с ним, они как-то совсем по-разному видели одни и те же вещи. И Алена, слушая их, соглашалась с ними обоими, а сама ждала, когда же она останется с Женькой наедине. Ведь когда человек влюблен, он должен сказать об этом, а уже и лето заканчивается.

И это было правдой, Женька был влюблен, вот только оказалось, что влюблен не в Алену.

Она помнит, как в конце августа, когда до отъезда в город оставалась какая-то жалкая неделя, несносный Назаров, краснея и запинаясь, объяснил, что ему надо с ней посоветоваться — как с лучшим другом. Насчет Вики, да. И посоветовался, и Алена, собрав все силы в кулак, спокойно объясняла ему, что о Викиных чувствах она знать ничего не знает, потому что у них полно других разговоров. И это было правдой лишь отчасти, потому что Алена сама не хотела говорить о своих чувствах — ей казалось, что как только она скажет кому-то о Женьке, счастье — их будущее сияющее счастье, нарисованное и тысячу раз построенное в мечтах, куда-то исчезнет.

Но оно не исчезло, просто мечты умерли в тот день, когда Женька по большому секрету сообщил ей, что уже давно влюблен в Вику «как дурак». И Алена смотрела в Женькины глаза цвета шоколада и думала о том, что никогда не будет гладить его кудри и вкуса его губ не узнает. И хуже всего то, что ни его, ни Вику она даже не может сейчас возненавидеть — потому что они понятия не имеют о том, что она любит этого дурака Женьку и уже знает, как будут выглядеть их дети.

И с тех пор все изменилось — вдруг и непоправимо. И Алена стала видеть то, на что раньше внимания не обращала: как Женька смотрит на Вику, как рвет цветы, чтоб она плела венок — он и Алене их рвал, но для Вики приносил и материнку, и лесную мальву, а мальва в венок не годилась, потому что ее стебель был твердым, а цветы сразу увядали. Но Женька приносил их, а Вика не замечала, ее мир оставался прежним, светлым и понятным, и когда она видела, что Алена грустит, то обнимала ее за плечи и спрашивала — ну, что ты, Аленка?