До Нины Авилов добрался в мрачном расположении духа. Там его ожидали несвежие вчерашние декорации. Следователь пощипывал гитару, картошка жарилась, бутылка подмигивала круглым темным боком, и настроение царило самое задушевное.

— Проходи, мы тебя поджидаем.

Авилов, всю дорогу отгонявший неприятные мысли, завелся с порога и продекламировал:

— «В нескромный час меж вечера и света, без матери, одна, полуодета, зачем его должна ты принимать?»

Шишкин смутился.

— Может, я вам мешаю?

— Это что, сцена? — удивилась Нина. — А как Наталья? Поправляется?

— Поправляется. Не уходи, Михалыч, я пошутил. Можно тебя Михалычем? — следователь кивнул, но был не слишком доволен. Взгляд был строгий и нерадостный, почти официальный.

— Михалыч, как думаешь, Наталья могла свистнуть рукопись? — задал Авилов провокационный вопрос. Шишкина следовало начинать отучать от скверных привычек. Пусть себе работает, а ходить к Нине — это уже лишнее.

— Я не догадчик, а следователь. Дамы пусть гадают.

— Ты дипломат, однако. А говорил, что учитываешь человеческий фактор.

— Это когда фактор документальный, та же судимость, например. А так у нас презумпция… Не доказано, так нечего и гадать. Как это вы живете с женщиной и ей не верите?

— Потому и не верю, что живу.

— Ты что, выпил? — спросила Нина.

— Я не пью! — возмутился Авилов.

— А вот ты намекал, что у Наташи со Спиваком какие-то отношения, счеты… — упорствовал Авилов, не отставая.

— Я это в кабинете, а не попусту болтать! — Шишкин все больше хмурился.

— Но ведь должна быть у следствия точка опоры на человека. Форма черепа учитывается? Запятнанное прошлое? Детские страхи и комплексы? Маниакальные идеи? Есть у вас способы все это узнать?

— Это может далеко увести, — возразил следователь. — Бывает, что почерк один, а убил другой.

— Да что ты про человека можешь узнать? Разве то, что он тебе в поезде расскажет. Но он потому и расскажет, что больше не увидитесь. А так бы и не сказал… — перебила Нина.

— Но тот же поезд с байками значит, что потребность рассказать — есть коренная человеческая потребность. Естественное отправление, стало быть. Правды о себе никто не скажет, но можно дешифровать. Наталья, к примеру, этим занимается. Она, Миша, тебя обскачет. Без протокола разберется… Правда, с какой целью, этого я понять не могу. Жизнью рискнула, а не унимается. Опять меня к деду с фотографией отправила. Не лежится.

Следователь хотел было обидеться, но передумал. Вместо этого сделал предположение.

— Есть, значит, какой-то мотив. Личный.

— И какой же, по-твоему? Корысть? Так я не бедный человек.

— При чем тут ты? — усомнился следователь. — Я тебя в больнице ни разу не видел.

— А! То есть ты намекаешь, что раз на меня она рассчитывать не может, то решила подзаработать на журналистском расследовании? — произвел Авилов очередной наезд.

— Да ничего я не намекаю, что ты активный такой? Ну заело что-то женщину, мало ли. Несправедливость какая-нибудь…

— Нина, ты пойдешь за справедливость жизнью рисковать? Или за деньги?

— Я — нет. Но Наталья другая.

— А она за что пойдет?

— Да что ж ты навязался? Человек — тайна есмь.

— И где бы мы были, если б не разгадывали ее?

— И много ли разгадал?

— Если разгадал правильно — она убога.

Авилов отвернулся к окну и достал сигареты. Они помолчали, стал слышен скрип уключин на реке. Что-то повисло в воздухе, похожее на утрату. Будто что-то потеряно и уже не вернуть, закопано на кладбище.

— Это вы про Наталью Юрьевну? — не утерпев, спросил следователь. Авилов прикурил, ничего не ответив. Лучше б Наталья рыдала и упрекала его, как-то натуральней. А то лежит в повязке, как раненый оловянный солдатик, и смотрит фарфоровыми глазами. Не плачет, а думает, точно неживая. Шишкин, не получив ответа, накинул китель и тихо попрощался. Нина, проводив его, села за самовар и глядела на Авилова немного жалостливо, немного осуждающе.

— И что она такого сделала?

— Ничего. Понять не могу, что она за зверь. Глуп, наверное. Меня собственная домработница дурит. Даю ей пинка, прогоняю, так возвращается как ни в чем не бывало, еще и не слушается.

— Не любит? — сочувственно спросила Нина, имея в виду Наталью, — он пожал плечами. — Еще молодая, — вздохнула Нина. — Любить учишься всю жизнь… К сорока достигаешь.

— «Простишь ли мне ревнивые мечты…» — точно я сам написал, — сообщил Авилов. — Так бы и разорвал вас обеих в клочки! Меня любила только тетка, а так я сирота.

— Ну прости нас, — Нина опустила темно-русую голову.

Авилов взглянул на часы. К двенадцати нужно было быть у федерала, он опаздывал. Пришлось ускорить шаги.

Открыв дверь кабинета, он присмирел и затих окончательно. Это для любого было бы чересчур! Столько острых ощущений за короткий срок! «О-о! Шире вселенной горе мое!» Перед ним восседал Алексей Разумовский, а именно, «кавказский пленник» собственной персоной, и изучал протоколы допросов. Это пострашней ос и похуже припадков ревности. Авилову стало весело. Теперь его закопают в соответствии с протоколом. Раньше что: детские игры на свежем воздухе! Вспомнить только досье, которое пленник собрал на него во времена незабвенные! Зря Александр Сергеевич ходил по струночке, нужно было самому попереть рукопись, пока Шурка разбирался с крышей, было б за что сидеть. А то ведь так просто, ни за грош… Ждали федерала и дождались. «Вот приедет барин, барин нас рассудит».

Человек за столом поднял глаза, и Авилов поразился, как тот дивно похорошел, как поголубели глаза, порозовело лицо, как исключительно ловко сидит на нем пиджак цвета сгущенного молока. И голос, которым тот произнес «здравствуйте, Александр Сергеевич» тоже был дивным, так что Авилов возблагодарил Бога, что он не женщина, а иначе бы полетел на этот призыв, позабыв обо всем. И где этот птица Феникс закопал свою неприметную невзрачность! Нет, в мире все-таки должно присутствовать постоянство, иначе все нервы сотрешь!

Он еще и встал, и обогнул стол, и протянул Авилову руку! А бывало, что и дубинкой по голове, и из электрички, как бесполезный предмет, вышвыривал, да с каким остервенением! Как украшает и успокаивает людей власть! Авилов, памятуя о прошлом, опасливо отступил и руку подал без приветливости.

— Как самочувствие Натальи Юрьевны?

Надо же: гром не грянул, тучи не разверзлись, молнией не убило и вопрос поступил интересный.

— Лучше.

— Она встает?