таких тяжелых грузов, как железная руда и уголь. В других странах — например, в Соединенных штатах, подчеркивал он, сталелитейные заводы расположены не в местах богатых залежей железной руды — таких, как хребет Месаби в штате Миннесота или хребет Маркетт в штате Мичиган, но в сотнях миль от последних — в Детройте, Гэри, Кливленде и Питтсбурге, городах с большими трудовыми ресурсами, причем первые три из них связаны с залежами руды водными путями, а последний расположен поблизости от богатейшего месторождения угля. Издержки строительства Магнитогорска и его сталелитейного комплекса могут оказаться столь велики, заключал он, что, возможно, было бы благоразумнее развернуть производство стали в местах, хотя и не столь богатых железной рудой, зато обладающих лучшими трудовыми и транспортными ресурсами.

Вместе с тем Пальчинский с энтузиазмом относился к самой идее создания крупного сталелитейного комплекса и не исключал возможности, что, несмотря на его сомнения, Магнитогорск все-таки является подходящим для этого местом. Но он настаивал на том, что решение о строительстве такого комплекса не должно приниматься до завершения всесторонних рекогносцировочных исследований, которые, по его мнению, могли быть выполнены в сравнительно короткие сроки. Выбор места для промышленного предприятия, считал он, должен основываться на множестве факторов, ни один из которых — к примеру, местонахождение сырья — не следует абсолютизировать, игнорируя все прочие. Он призывал к составлению гравиметрических карт, проведению магнитометрических измерений и экономических расчетов, а также к разработке и использованию новых способов транспортировки грузов. И, как и прежде, напоминал властям о том, что наиболее важным из всех факторов является человеческое благополучие. Проект создания такого гигантского сталелитейного комплекса, как Магнитогорский, должен предусматривать обеспечение рабочих достойным жильем и удобствами современной городской жизни.

Опасения Пальчинского по поводу местоположения центра сталелитейной индустрии остались без внимания. Советское правительство объявило, что новый сталелитейный комплекс будет оснащен самым современным оборудованием и превзойдет все западные аналоги как по масштабам, так и по качеству производства. Последним словом в мировой сталелитейной индустрии в то время был завод в городе Гэри, штат Индиана, и прокатные станы Магнитогорска должны были стать больше и лучше. Чтобы достичь этой цели, руководство СССР пригласило группу американских инженеров, частью из Гэри, для оказания помощи в проектировании магнитогорских прокатных станов. Их не спрашивали, является ли Магнитогорск подходящим местом для проектируемых станов, а просили лишь дать консультации по поводу строительства последних. Размещенные неподалеку от проектируемого завода в специальном поселке под названием «Американка», они роскошествовали по сравнению со своими советскими коллегами, живя в особняках со всевозможными удобствами и даже теннисными кортами в придачу.

Власти СССР заявляли, что вскоре подобные привилегии будут иметь и простые труженики Магнитостроя; они обещали, что проектируемый «город-сад» Магнитогорск обеспечит лучшие во всем мире жилищные условия для рабочих. Для проектирования нового города был приглашен немецкий архитектор и градостроитель Эрнст Май, только что завершивший свою новаторскую работу во Франкфурте [10]. Май был очень решительным сторонником защиты рабочих от пагубного воздействия промышленного загрязнения путем устройства зеленых зон, отделяющих жилые районы от производственных. Но до того, как его планы могли быть воплощены, рабочих поселили в палатках и бараках.

Впрочем, город-сад так никогда и не был построен. Под давлением московского начальства, требовавшего не отставать от намеченного жесткого графика работ и выдавать запланированные объемы продукции, проблема строительства жилья для рабочих оказалась оттеснена на последнее место в списке приоритетов. Двести тысяч рабочих, приехавших на Магнитострой, так и продолжали жить большей частью в бараках, палатках и землянках, грязных и лишенных элементарных удобств, если не считать таковыми уличные уборные.

Попытка Эрнста Мая выстроить свой "социалистический город" в стороне от зоны промышленного загрязнения натолкнулась на бюрократические препоны и в конце концов была раскритикована советской прессой. Временные жилища рабочих, вскоре ставшие постоянными, оказались непосредственно в зоне дымового шлейфа, тянувшегося от доменных печей. В 1934 году охваченный разочарованием Май покинул СССР, жалуясь, что в гитлеровской Германии и в сталинском Советском Союзе «человечество вступило в эпоху упадка, подобную средневековью» [И].

Однако в гораздо худших условиях по сравнению с обычными рабочими Магнитостроя, жили около тридцати тысяч кулаков — крестьян, лишенных своих земельных угодий вследствие коллективизации сельского хозяйства и доставленных сюда издалека и в принудительном порядке для участия в строительстве стального города. Они трудились под конвоем, выполняя самую трудную и неприятную работу. Они не имели нормального питания и одежды, были размещены в палатках, и в итоге примерно 10 % этих бывших крестьян погибли уже в первую зиму [12]. Впоследствии их переселили в бараки, в каждом из которых жило от 40 до 50 семей. Эти бараки десятилетиями оставались постоянным местожительством «бывших кулаков» и их детей, лишь в конце 1960-х — начале 1970-х годов уцелевшим представителям этого контингента была предоставлена возможность переселиться в многоквартирные дома [13]. Но даже и в 1989 году 20 % жилищного фонда Магнитогорска составляли коммунальные квартиры, в которых различные семьи занимали по комнате каждая, а кухня, туалет и ванная были общими [14].

Когда в середине 1980-х годов Горбачев приступил к реформированию Советского Союза, у жителей Магнитогорска впервые появилась возможность разобраться в своей истории. В 1988 году один из представителей «кулацкого контингента», в детском возрасте доставленный в Магнитогорск под конвоем, описал свои впечатления следующим образом:

Не менее сорока семей были втиснуты в товарный вагон с зарешеченными окнами. Места хватало только на то, чтобы сесть, лечь было нельзя. Для отправления естественных надобностей существовала деревянная бадья. Все три дня поезд шел сквозь полосу сильной жары. В вагоне стояла духота. В течение полутора дней двери вообще не открывали… Дети умирали у матерей на руках.

Когда мы добрались до Магнитогорска, у железнодорожного полотна стояла повозка. Она здесь не для того, чтобы перевезти живых людей, догадались мы. Из одного нашего вагона в повозку перенесли четыре маленьких бездыханных тела. Из других вагонов тоже выносили трупы… Нас разместили в брезентовых платках, по шесть семей на большую палатку и по две — на маленькую. Каждая палатка имела номер. Первые месяцы мы все жили в этих палатках, которые, конечно, промокали. Земля внутри палаток замерзла. Люди закутывались в меховые шубы, шкуры животных, во всякое тряпье, которое было захвачено из дома [15/.

Подобные истории не согласовывались с официальным мифом о возведении великого сталелитейного центра, который изображал Магнитострой как единый порыв тысяч «энтузиастов», добровольно приехавших сюда, чтобы содействовать построению социализма. В конце 80-х годов получившая свободу местная печать развернула дискуссию на тему «Кто построил Магнитку — арестанты или энтузиасты?»