[16]. Печальная парадоксальность ответа на этот вопрос состояла в том, что Магнитку построили и те, и другие. Одной из отличительных черт сталинской индустриализации было сосуществование добровольного и подневольного труда, героического самопожертвования и жестокого принуждения — сосуществование, представлявшее собой лишь временную и неустойчивую дихотомию, каковая могла иметь место только в обществе, которое переживало социальную революцию при мощной поддержке «низов», будучи в то же самое время порабощенным своими «верхами».

Одним из энтузиастов, приехавших содействовать строительству Магнитогорска, был молодой американец Джон Скотт, оставивший яркое описание своего тамошнего пятилетнего пребывания [17]. Сын известных американских радикалов Скотта Ниринга и Нелли Силс, он приехал в Советский Союз в разгар Великой депрессии, надеясь найти здесь альтернативу увядающему капитализму. Скотт был потрясен человеческими страданиями и проявлениями жестокости, открывшимися ему в Магнитогорске, что, впрочем, не помешало ему заметить одержимость и героизм множества здешних рабочих. «Люди учились, были исполнены ожиданий и стремления построить нечто такое, во что, по крайней мере, многие из них верили», — писал он о Магнитострое после возвращения на родину [18].

Советская идеология оправдывала сосуществование добровольного и подневольного труда, изображая кулаков как врагов социализма, заслуживающих своей участи, и вместе с тем превознося добровольных тружеников как авангард нового строя. Но в итоге жестокость, лишения и несправедливость, которые нес с собой новый режим, разрушили убеждения и обманули доверие даже его некогда горячих сторонников. По возвращении в Соединенные Штаты Джон Скотт сделался решительным критиком Советского Союза. Советские же труженики Магнитогорска в конце концов впали в апатию, столь характерную для преобладающей части рабочего класса страны.

Как уже упоминалось, в 1926 и 1927 годах Пальчинский высказывал опасения, что недостаточно изученные запасы железной руды Магнитной горы могут оказаться более ограниченными, чем ожидается, а размещение гигантского сталелитейного комплекса вдали от водных путей — неблагоразумным. К 1970-м годам его опасения подтвердились: истощение местных запасов железной руды сделало необходимой железнодорожную транспортировку последней из других регионов, подобно тому как с самого начала работы комплекса приходилось ввозить поездами уголь для доменных печей. Таким образом, с этого времени сталелитейный комплекс оказался вынужден получать оба важнейших вида сырья издалека и к тому же по суше, а не посредством более дешевого водного транспорта. Магнитогорск стал монументом неэффективности.

В 1987 году в Магнитогорск приехал молодой историк Стивен Коткин, ставший первым американским гражданином, поселившимся здесь на какое-то время после того, как в 1930-е годы эти края покинул Джон Скотт. Он увидел грязный и унылый город, окружающий безнадежно устаревшие сталелитейные заводы. Коткину открылся отнюдь не социалистический город-сад, создания которого ожидали и его соотечественник Скотт, и многие советские граждане, а нечто совсем иное: «массовый алкоголизм, периодическая нехватка потребительских товаров, тяжелый жилищный кризис без шансов на скорое разрешение, вездесущий черный рынок, рассыпающаяся или ушедшая в небытие городская инфраструктура, почти немыслимый уровень загрязнения и такая катастрофа со здоровьем населения, масштабы которой невозможно переоценить [19].

БЕЛОМОРСКИЙ КАНАЛ

Сооружение Беломорского канала — еще одного великого проекта первой пятилетки — представляло собой настоящий кошмар. Оно шло вразрез с инженерными принципами, которые исповедывали Пальчинский и его коллеги, и вдобавок отличалось чудовищным нарушением человеческих прав. При возведении Днепровской плотины подневольный труд играл лишь незначительную роль. На великой стройке стального города Магнитогорска, наряду с добровольцами, трудилось уже куда больше арестантов, но и здесь они составляли только часть рабочей силы. Что же касается Беломорстроя, то практически все его участники — от руководящих инженеров до разнорабочих — были арестантами, осужденными преимущественно по идеологическим причинам, а не за действительные преступления. Они трудились под гнетом невообразимой жестокости, и примерно двести тысяч из них погибли за менее чем два года строительства канала — в среднем около 10 тысяч человек в месяц (добавим, что темпы гибели людей были неравномерны, резко возрастая с наступлением арктической зимы и снижаясь летом).

Целью строительства канала было соединение Балтийского и Белого морей — воплощение мечты, восходившей еще ко временам Петра Великого. В прежние времена суда, курсировавшие между Архангельском и Санкт-Петербургом, были вынуждены идти в обход Скандинавии по опасным водам Северной Атлантики и к тому же пересекать Балтийское море, и это путешествие занимало много дней, если не недель. В начале девятнадцатого столетия император Павел I распорядился исследовать вопрос об осуществимости проекта канала, однако в итоге отказался от его строительства ввиду препятствия, которое представляла собой скалистая территория Карелии, где должен был быть проложен канал. В 1920-е годы Сталин вернулся к этому вопросу, обратив внимание на те преимущества, которые даст советской промышленности в Ленинградском и Карельском регионах канал, пригодный для прохождения крупных океанских судов. Кроме того, указывал он, благодаря каналу военные корабли смогут легко курсировать между Балтийским и Белым морями.

Подобно гидроэлектростанциям, каналы годились на роль символов построения социализма. Строительство Беломорканала стало сюжетом ряда документальных произведений (вопиюще фальсифицировавших реальное положение вещей) и романов. Ему обязана своим названием популярная марка папирос. Отчеты о строительстве канала, публиковавшиеся в Советском Союзе, полностью умалчивали о человеческих потерях, которыми оно сопровождалось. Один из таких трудов, прославлявший строительство канала и скрывавший царившую там жестокость, был опубликован на английском языке, и во вступительном слове одураченная английская писательница отзывалась о нем как о «развлекательном» и «захватывающем» чтении [20].

Сталин был большим любителем каналов, и его пленяла роль, которую играют в их сооружении инженеры — особенно такие инженеры, чья техническая эрудиция делает их необходимыми участниками строительства, но которым в то же время нельзя доверять в силу их политического инакомыслия. В дореволюционные годы его любимым чтением были два романа Александра Богданова — «Красная звезда» и «Инженер Менни» [21]. В этих научно-фантастических произведениях речь идет о строителях социализма на Марсе, которым приходится довериться инженеру Менни. Получивший образование еще до того, как состоялась социалистическая революция, Менни отличается как блестящим умом, так и вероломством [22]. Он умышленно рекомендует такой маршрут для прокладки канала, выбор которого приводит к затягиванию строительства и гибели большого числа рабочих. История завершается тем, что Менни арестовывают и, исправив ошибки, доводят строительство канала до конца. Мораль, которую извлекал отсюда Сталин, состояла в том, что даже враждебно настроенных технических специалистов, если держать их под надзором, можно заставить послужить своими знаниями на благо государства. И все же, если говорить об итогах Беломорстроя, то они подтвердили справедливость точки зрения Пальчинского, писавшего в работе 1921 года, что подавление инженеров и рабочих приведет к ущербным и даже «чудовищным» результатам [23].

Инженерам, которые руководили сооружением канала, — а ими были Н.И. Хрусталев, О.В. Вяземский,