– Вот ублюдок, – сказал Синклер. – Это ложь. Князь, это ложь.

– Вы такого не говорили? – удивленно спросил Коршун.

– Говорил. Все остальное ложь. Я не провокатор.

– Как это у нас здорово выходит. Это правда, и это правда, и пятое правда, и десятое – правда, причем документально подтвержденная. И ваша попытка сбежать, когда я подал бойцам знак ареста. А в целом все ложь, я ублюдок и вас цинично оболгал?

– Да, – сказал Синклер. – Я действительно. Все это видел. Я не работаю. На Распутников.

– Но носите их татуировку? – спросил воевода.

– Это было давно, – сказал Синклер. – Как вам объяснить?

– У вас была возможность все объяснить, Синклер, – сказал Коршун. – Боюсь, вы ее упустили. Зря вы это затеяли. Зря вообще сюда пришли.

– Князь, – сказал Синклер и беспомощно посмотрел на лидера Хлеборобов. – Скажи!

Князь задумчиво перебирал в руках листы с донесениями. Он уже не читал их, просто по инерции вертел в руках. Уголки его губ опустились. В своем слишком большом и чересчур высоком кресле он стал похож на обиженного сгорбленного ребенка.

– Тебе есть чем ответить, Синклер?

– Я не показал вам всем еще одну вещь, – сказал Синклер.

– Да, ты говорил, у тебя есть что-то еще. Какое-то еще доказательство. Оно у тебя с собой? Покажи его нам. Но учти, что это твой последний шанс.

– Мне нужен вещмещок, – сказал Синклер. – Прикажи им принести.

– Подайте баул нашего гостя! – крикнул Коршун. – И готовьте почетный эскорт!

Князь бросил на него быстрый взгляд.

– А что? – удивился Коршун. – Эскорт в любом случае понадобится. Если врет – до тюрьмы. Если нет – до покоев.

– Зачем до покоев. Эскорт? – спросил Синклер.

– Не будет никаких покоев, – ответил Коршун.

Бойцы клана внесли в комнату потертый вещмещок Синклера. Они остановились перед ним с мешком в руках и замялись. Синклер протянул руку. Бойцы отшатнулись.

– Дайте ему мешок. Наш гость все равно под прицелом, – разрешил Коршун.

– Спасибо, – сказал Синклер.

«Скотина», – подумал он.

Бойцы аккуратно, на вытянутых руках протянули мешок и поспешно, но стараясь не терять достоинства, отступили назад. Синклер запустил руки в мешок и принялся рыться. Не доставая рук, он сказал:

– Вы видели зерно. Стазиса. Когда-нибудь?

– Приходилось, когда вылавливали скрытых эмиссаров и диверсантов Распутников. В этом деле мы накопили некоторый опыт, – сказал Коршун.

– Конечно, видел, – сказал князь. – Отвратительная дрянь.

– Я сжигал их сотнями, – подтвердил воевода.

– Кого видели? – спросил пан.

Со своими подсчетами он немного потерял нить событий. Кроме того, он был слегка глуховат.

– Тогда вам будет. С чем сравнить. Господа, – сказал Синклер. – Приготовьтесь.

Он аккуратно достал из мешка предмет, похожий на стальной подшипник. Предмет был окутан легкой туманной дымкой. На его блестящей поверхности вспыхивали и гасли яркие белые прожилки. Стальной шар был мертвым и в то же время казался живым существом. Каждый, кто смотрел на него, чувствовал умиротворение – и чем слабее его воля, тем сильнее умиротворение.

«Других вариантов у меня все равно не осталось. Придется им показать».

– Я принес из Москвы. Оно ярче обычного. Во много раз. Это доказывает… – сказал Синклер, но договорить не успел.

Коршун сделал неуловимый жест, и Синклер получил два синхронных удара по почкам прикладами автоматов. Он охнул и согнулся. Руки разжались, но кончиками пальцев он все еще удерживал шар.

– Не дайте ему разбиться здесь! – крикнул Коршун.

Бойцы растерянно смотрели на Коршуна. Им не хватило силы духа забрать из рук Синклера зерно Стазиса. У одного из них автомат ходил ходуном. Другой просто глупо улыбался. Коршун чертыхнулся и бросился к ним, сшибив пустой стул.

– Олухи, мать вашу, – сказал он.

Коршун вырвал у согнутого Синклера зерно. Другой рукой он коротко двинул его в диафрагму. Синклер задохнулся и упал на пол.

После Коршун порылся в его мешке, достал оттуда кусок конопляной дерюги и плотно замотал шар в него.

– Вы все видели сами, князь, – сказал Коршун. – Ваш гость попытался разбить здесь зерно Стазиса. В зале вашего Малого совета! Какие еще доказательства вам нужны?

«Я кретин, – подумал Синклер. – Я совершаю ошибку за ошибкой. Нельзя было показывать им зерно. Если Коршун так хорошо подготовил подлог, он и к другим неприятностям должен быть готов. Коршун любит продумывать комбинации досконально». Синклер лежал на полу, а очнувшиеся бойцы слегка колотили его прикладами.

«Да прекратите уже, козлы», – подумал Синклер.

– Я не хотел бить, – прохрипел он. – Я хотел показать.

– Замолчи. Я вижу, как ты отвечаешь на гостеприимство, – сказал князь.

Он приподнялся на стуле, и его глаза недобро засверкали.

– Я был не прав, – медленно сказал князь. – Не прав, когда позволил тебе войти. Нельзя заносить эту дрянь в черту города. Сначала то, что сказал Коршун, показалось мне ерундой. Я подумать не мог, что ты способен на предательство. Но мы давно не виделись, а люди имеют склонность меняться. Дружба – понятие условное. Я не могу игнорировать сигналы от человека, которому доверяю свою безопасность и безопасность своего клана.

– Коршун обманывает тебя, – сказал Синклер.

Коршун усмехнулся и закатил глаза.

Синклер попытался привстать, получил еще один удар прикладом, охнул и упал на одно колено. Бойцы были смущены недавним конфузом с зерном и старались хотя бы так отработать эту промашку.

– Прекратите его бить. Лучше свяжите ему руки, – сказал князь. – Синклер, почему ты не попробовал моих яблок?

– Что? – спросил Синклер. – Каких еще яблок?

– Антоновки.

– Не понимаю.

– Я говорю, ты ничего не ел. Ни яблок, ни канапе, – грустно сказал князь. – Есть такой древний обычай. Гость, вкусивший хлеб-соль под крышей хозяина, становится повязан специально обученной магией. Он не может причинить хозяину вреда. А хозяин не может напасть на гостя или сделать ему какое-то другое западло. На этом строилась вся наша цивилизация. Но ты же любишь всякое старье? Видимо, древние обычаи ценишь тоже? Потому и не ел ничего? Чтобы не связать себе руки?

– Это какой-то бред, – сказал Синклер.

– Наша жизнь заполнена бредом. Огромный бредовый пирог, со слоями чуши и абсурдной начинкой. С одной стороны он пригорел, а с другой – сырой. Рано или поздно любой отравится этим сраным пирогом. Но мне нравится его вкус. Я еще не устал его есть. Бросьте его в тюрьму.